Муха и Лебедь

«Идет дрожь по телу и в груди. И никак не унять. Что-то с сердцем. Нет, просто я сижу в моторном вагоне – специально его выбрала. Меня притянул гул, отпугивающий остальных пассажиров. Я подумала тогда: "Вот и чу́дно – мне вас не надо. О люди, черти б вас всех взяли". Поезд – друг мой, а люди… Нет, не враги… Люди – они терзают».

– Уф, – устало подтвердил состав и поволок вагоны дальше, задавая зажигательный ритм, – чу-чу-чух, чух-чу-чух, чух-чух-чух!

«Я злая и так омерзительно на душе. Как тогда, когда уезжала от Него. Из Города, где потоки машин месили потоки дождей. О боги! Как можно жить?»

– Уу-уу-ууу, – подвыл поезд.

«В очередной раз спрошу себя: "А была бы я счастлива с ним?", и отвечу: "Конечно, нет". Какое хорошее счастье было на Финском заливе. Бегуны, собачники, собаки. Все говорили мне: "Доброе утро", а собаки целовали, как родную. Такая нереально реальная благодать во всем мире! И я была словно ангел. Но возвращалась к Нему – и спокойное, радостное счастье кончалось. Я больше не хотела возвращаться и ушла. И сейчас я не вернусь в то, что стало адом».

– Ух-ух-ух их! Ух-ух-ух, ух их! Ух их! – пригрозил состав, сотрясая пассажиров, и загрустил, – уууу-ууу-у-ввв-ы, уууу увы, увы.

«Я попытаюсь вернуться в рай – в свою деревню, в неизведанный мир из детства. Дом культуры развален, наверное… А, бог с ним. Пусть исчезнет и бурьяном зарастет. Ведь с него все и началось. Но где я тогда буду работать? Да нигде или где угодно – только не плясать. Попрыгунья стрекоза… Помертвело чисто поле».

– Кк-ккк-к, – прострекотал поезд и размерено добавил: – ггг-гг-гг.

«Помню свое первое впечатление о городе, на беду – сбывшееся: "и люди там, словно городские голуби: больные, грязные, суетливые". Так часто бывает: кажется, что все хорошо, солнышко греет и будущее светлое, но вдруг, на ровном месте – шквал, крушение и беспросветная хмурь. Все надежды и чаяния разбиваются вдребезги – не собрать, не склеить».

– О-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о, – глухо и бесконечно согласился поезд и затянул роковое, неотвратимое и властное, – ээээээээ, э-эээ-э.

«Люди-человеки. Участливые безучастные. Как смешно! Как грустно… Как всегда».

– Кк-к-ш-ща-щча-ууу, – презрительно сплюнул поезд и расчихался, – чух, чши, шчи. Шчи!

«Петербург, при всех его грехах и дождливости, не был виноват в том, что мы разлюбили друг друга. Неповинный город. Без вины виноватый. Да, город был предлогом, официальной версией, обоюдно поддерживаемой».

– Бам-бац, бац-бам, – удивился поезд.

«Я стала тихой и спокойной, а буду еще тише и спокойнее. Наступит умиротворение, покой и ясность. Я научусь видеть и понимать. Перестану бояться и пугать. Поезд движется. Мысли движутся. Как и тогда. Но тогда дрожала я, а не моторный вагон. Ни деньги, ни квартира, ни балет – не важны для счастья. Если умеешь быть счастливым, то найдешь его в каждом моменте настоящего».

– Шч-шч-тшш, тшшч, – успокоил ее состав, а локомотив протянул гулко, но вкрадчиво: – гууу-у, гууу-ууу-гу.

«Они считают, что я не могу быть счастлива. Я не буду никому ничего доказывать – просто стану счастливой. Уже стала. Не для того, чтобы завидовали, просто хочу смотреть и видеть. Обрести ясность. Страна облаков проплывает за окном, они нежатся под солнцем. Я хочу видеть жизнь, так же как вижу их. Я брошу все и уеду».

– Здззи-дззи! Дзи-зди, – вздрогнули засомневавшиеся стекла окна.

– Ух-вы, ух-вы, чух! Ух-вы, чух, – пригрозил им поезд и уверенно пообещал Анне: – вооо-ооо, ого-го, вооо-ооо.

Но девушка больше не слышала его, она перенеслась в прошлое и жила в другом дне. Видя иную, оборвавшуюся игру света и теней. Ощущая выветренные временем запахи, слыша смолкнувшие звуки.

Это воспоминание было ее неизгладимым, неизменным дежавю. И не было надежды забыть его, никакие запреты на возвращение, ограждения и замки́ не могли удержать Анну от проникновения в него.

Вот она стоит на кухне у окна, завернувшись в махровый халат. Цвет того халата пронзительно голубой, лазоревый. Из-под золотистого бежевого абажура льется уют, а небо давит грязным мокрым войлоком, и кажется, что оно пахнет псиной. Она морщится и тихонько фыркает.

Ее тело разгорячено после страсти, но так быстро остывает, что пробирает озноб.

Он курит, шумно затягиваясь и выдыхая дым кольцами, они разбухают, змеятся и расползаются пластами. Господи, сколько раз можно просить не курить в квартире.

«После секса можно», «после ужина можно», «после душа можно» – он закуривает все, что делает, вдыхает-выдыхает яд и, растягивая слова, заявляет: «Радуйся, что не закусываю. Талантливые люди часто бывают алкоголиками. Тебе со мной повезло, не придирайся по пустякам».

Пепельница рядом с сахарницей. Омерзительный запах, вызывающий тошноту и головную боль. Бесполезно просить, унизительно требовать и опасно спорить, проще не дышать. Кружится голова, она распахивает окно, на кухню врывается шумный холод улицы.

А два года назад, в первый раз, пахло осенними яблоками, они их ели, смеялись и целовались. Осенние яблоки пахнут земляникой.

– Я так устала. Обессилена. Опустошена.