Мунфлит

Тут мистер Гленни понял, что для переноски гроба подмога его не требуется и, возвратясь к прямому своему делу викария, начал читать «Я Воскрешение и Жизнь». Это великий текст, Джон. Мне множество раз довелось его слышать, никогда не звучал он лучше тогдашнего. И погода стояла прекрасная. От солнца прямо сияние разливалось. И море тихим и мирным было. И на все вокруг такой покой снизошел, будто оно говорило: «Покойся с миром! Покойся с миром!» И не весна ли была вместе с нами? Не вся ли земля проповедовала Воскрешение? Птицы пели, деревья и цветы пробуждались от зимнего сна, на могилах желтели первоцветы. Чем не повод покончить с нашей враждой? Вполне допускаю, что даже Мэскью, когда мы подняли его, сделался не столь плох. А не обманывал ли он сам себя, когда считал правильным делом преследовать контрабанду? Не знаю уж, как случилось, что у меня возник вдруг этой вопрос, но, возможно, другие тогда подумали примерно о том же. Потому как похоронили мы Мэскью без малейшего дурного жеста или слова от кого-либо, кто там стоял. Ни малейшего звука ни в церкви, ни на улице, кроме мистера Гленни и моего «аминь», да время от времени еще дитя горемычное всхлипывало. И когда все закончилось и гроб уже был честь по чести в могилу опущен, она подошла к Тому Тьюксбери и сказал сквозь слезы: «Спасибо вам, сэр, за вашу доброту», – и руку ему протянула, и он пожал ее, отводя глаза в сторону. И остальные пятеро, что гроб вместе с ним несли, сделали то же самое. Ну и она ушла. В одиночестве. Никто из остальных даже шага не сделал, пока она ворота церковного двора не покинула. Дали пройти ей сквозь них словно бы королеве.

– А она и есть королева! – воскликнул я, исполненный гордости как ее благородством, так и доверием, которое проявляла она ко мне. – Вот такая она! С головы и до ног прекраснее всех королев!

Рэтси весьма выразительно посмотрел на меня, и я увидел в свете огня, как на его губах промелькнула улыбка.

– А ведь и впрямь вдоволь прекрасна, – начал он, словно бы размышляя вслух, – только уж больно худая и бледная. Но, может, и получилась бы из вас пара, кабы вы были мужчиной и женщиной, а не мальчишкой с девчонкой. И коли б она не была богатой, а ты бедным и вдобавок преступником. Ну и коли она б на тебя согласилась.

«Ну вот зачем меня прорвало!» – запоздало сетовал я на свою несдержанность, с раздражением слушая его болтовню. Продолжать разговор с ним на эту тему мне не хотелось, и какое-то время мы просидели в полном молчании, глядя на красные угли да слушая ветер, который врывался в пещеру как сквозь горловину воронки.

– Передай-ка мне фляжку, Джон, – первым не выдержал затянувшейся паузы в разговоре Рэтси. – Слышатся мне голоса душ несчастных, что погибель свою нашли на «Флориде». Стонут они, пытаясь вскарабкаться на утес.

Я протянул ему фляжку. Он, изрядно глотнув из нее, подкинул в огонь полено. Брызнули во все стороны искры, как в кузнице. Пламя, почти угасшее, ожило, взмыло вверх, просоленное дерево запылало белыми, голубыми и зелеными языками, и в их танцующем свете мне вдруг стал виден валявшийся возле ног Рэтси кусок пергамента. Того самого, который держал я в руках, громко читая текст на нем вслух, покуда не уронил, напуганный звуком шагов в коридоре, принятых мной за вторжение далеко не дружественных визитеров. Получись у меня изловчиться и незаметно спрятать его, так бы и сделал. О поисках моих в гробу Черной Бороды Рэтси не знал, и мне решительно не хотелось расспросов, откуда у меня взялся старинный пергамент. Впрочем, спохватываться было поздно. Рэтси тоже увидел листок, протянув к нему руку, подхватил с пола, и так как любая моя попытка ему помешать лишь усилила бы его любопытство, я предоставил возможность событиям развиваться своим чередом.

– Что это такое, сынок? – не замедлил с вопросом он.

– Строфы из Писания, – ответил я. – Некоторое время назад у меня появились. Они переписаны, чтобы служить заклятием от духов зла. И я и читал их здесь, в одиночестве здешнего места, а когда вы внезапно зашли, уронил.

Вопреки моим опасениям, он не стал допытываться, откуда я взял пергамент, вероятно, решив, что мне его дала тетя. Листок от жара пылающих дров немного свернулся. Рэтси, расправив его на колене, углубился в чтение.