Мунфлит

– Красиво написано, – наконец изрек он. – И стихи хорошие. Но тот, кто их для заклятия выбрал, не слишком-то разбирался в убережении от злых духов. Потому как вот этим, – потыкал он пальцем в пергамент, – даже блоху не спугнешь с черной кошки. Ведомы мне заклинания в десять раз лучше. Уж я-то в таких делах хорошо разбираюсь, – кивнул он с очень серьезным видом. – И хоть ни разу еще не довелось мне столкнуться с кем-либо потусторонним, однако врасплох им меня не застичь. Глупо без защитительных средств обходиться супротив опасных и злых из мира иного, ежели вроде меня полжизни провел на кладбище либо в церкви. Это же все одно, что без пистолета пуститься в путь при деньгах по пустынной дороге. И вот однажды услышал я, как викарий Гленни такие слова Аввакума, пророка, привел: «Видение это из будущего. Не усомнитесь в его правдивости, пусть даже то, что вам было явлено, долго не наступает. Ждите. Когда срок придет, оно не замедлит сбыться». Ну и когда я после на сей предмет у викария поинтересовался, он просветил меня кое-какими текстами ободряющими, из коих выяснилось, например, что привидения боятся огня даже шибче обжегшегося дитяти. Ну я когда-нибудь тебе все эти премудрости передам. А покамест запомни одно латинское, которое давно уже затвердил наизусть: «Abite a me in ignem eternum qui paratus est diabolo at angelis ejus». По-нашему это значит: «Изыди из меня вечный огонь, приготовленный супротив дьявола и его ангелов». Но на латыни когда говоришь, воздействие получается в два раза сильнее. Так что давай-ка заучивай с моих слов и пользуйся на здоровье, как только почувствуешь рядом присутствие нехорошей силы, особливо в одиноких местах навроде такой вот пещеры.

Я решил доставить ему удовольствие, надеясь, что таким образом отвлеку его от дальнейших расспросов насчет пергамента Черной Бороды. Как бы не так! Стоило мне запомнить латинское заклинание, он тут же проговорил:

– А этот, священных текстов-то переписыватель, богослов никудышный. Мало того, что стихи подобрал один к другому неподходящие, так он еще номера их неверно указывает. Глянь сюда. На это вот: «Срок нашей жизни семьдесят лет…» И чего он пишет под ним? Псалом 90:7. А я данный псалом вместе с викарием Гленни уже тринадцать лет как произношу над каждым покойником, когда мы его погребаем на нашем кладбище. Мне ли не знать, что стих это десятый, а не седьмой. Будь у меня при себе молитвенник, подтвердил бы наглядно свою правоту.

Он с презрительным видом швырнул мне пергамент. Я не стал говорить ему, что у меня есть здесь с собой тетин молитвенник. Обнаруженные Рэтси ошибки в нумерации строф навели меня на весьма интересные размышления, но догадку свою хотелось проверить мне не при нем, а когда он уйдет.

Ждать мне пришлось недолго.

– Жаль, конечно, мне расставаться так скоро с тобой, огнем да добрым спиртным, – вздохнул он. – И Элзевира бы с удовольствием повидал. Но нет возможности, хотя, глядишь, посидел бы еще чуток и буря бы унялась. Только ночи-то нынче коротки. А мне позарез нужно убраться из Пурбека до рассвета. Но ты передай Блоку мое суждение, что вам с ним необходимо бежать. И протяни-ка ты мне еще раз фляжечку. Следует чем-то себя укрепить от полночного холода, прежде чем в путь пускаться пятнадцатимильный супротив ветра.

Он угостился из фляжки, встал, прошелся взад-вперед по пещере, проверяя, как мне показалось, достаточно ли тверда его походка, затем крепко пожал мне руку и скрылся в кромешной тьме подземного коридора.

Ветер стал дуть порывами, между которыми наступало затишье – верный признак, что буря мало-помалу уходит. Я, стоя перед коридором, прислушивался до тех пор, пока звук шагов Рэтси совсем не затих, после чего возвратился в свой угол, подкинул в огонь еще дров, зажег свечу, достал из кармана пергамент, вооружился тетиным красным молитвенником и углубился в сравнение нумерации. Первым делом я отыскал в тетиной книге стихи про срок нашей жизни. Псалом оказался и впрямь девяностый, а вот строфа – десятая, а не седьмая, как в пергаменте. Я перешел ко второму тексту. Та же история. Номер псалма совпадал, строфу же вместо второй, согласно молитвеннику, неизвестный, переписавший ее на пергаменте, обозначил под номером четыре. Подобная же несуразица обнаружилась в оставшихся текстах. Номера псалмов правильные, а строф – нет. Ну и открытие! Выписаны были тексты до крайности аккуратно, без единой помарки, и тем не менее номер каждой строфы указывался ошибочно. «Или эти неправильные номера указывают не на строфы псалмов? – задумался я. – Но тогда на что же они указывают?» Ответ у меня был готов даже прежде, чем сформулировался вопрос. Номера эти обозначают по слову в каждой строфе, и, если соединить эти слова вместе, они раскроют какую-то тайну. Меня охватило волнение до лихорадочной дрожи. Совсем как той ночью, когда я нашел в склепе Моунов медальон. Потрясенный своим открытием, я начал отсчитывать трясущимся пальцем в каждом стихе по слову, соответствующему цифре: «восемьдесят», «шагов», «глубине», «колодец», «север».