Мунфлит

Виделись мы с Элзевиром только утром и вечером. Сразу же после завтрака он уходил, целыми днями ища пути и подходы, которые нам позволили бы попасть внутрь замка, и возвращался лишь к ужину. Несколько раз наведавшись в Карисбрук, он рассказал мне, что его используют как тюрьму для пленных и в данный момент он полон пленных французов. Элзевиру удалось завязать отношения с несколькими тюремщиками. Изображая из себя возчика, ожидающего в Ньюпорте, пока задержанный встречным ветром корабль доставит из Лайм-Реджиса мельничные жернова, он водил их за свой счет в таверны и в результате настолько задобрил, что смог попасть в замок и добраться до помещения с колодцем, а потом несколько дней пытался придумать, как нам осуществить свой план втайне от человека, который за этим колодцем приглядывает.

И вот однажды, когда я дышал воздухом в вечерней тьме садика за таверной, спускавшегося к маленькому ручейку, Элзевир, возвратившись, мне объявил, что настала пора проверить, правильно ли мы истолковали зашифрованное послание Черной Бороды.

– Я уже так и эдак пытался, чтобы вышло у нас пробраться туда без человека, который приставлен к колодцу, – принялся объяснять мне он. – Но, как ни крути, не получается. Даже с его-то участием будет непросто. К человеку этому доверия у меня нет. И все-таки рассказать про сокровище мне ему пришлось. Где именно оно там лежит и как достать его, он, конечно, оставлен был мной без понятия, но за разрешение спуститься в колодец потребовал третью часть от добытого. Я ведь скрыл от него, что мы с тобой действуем вместе. Ты для него тот участник, который единственный знает место, где спрятано, и за то, что покажет, тоже должен получить треть. Завтра нам нужно подняться очень рано, к шести часам быть у ворот замка, и человек этот впустит нас внутрь. Выступим мы с тобой там не возчиком и помощником, а штукатурами. Я мастер, а ты подмастерье, как бы вызвали нас в Карисбрук для ремонта колодца. В таверне есть и одежда подходящая, и кисти, и мастерки, и ведра для извести.

Новый наш маскарад Элзевир продумал настолько тщательно, что, покинув на следующее утро «Охотничий рог», мы выглядели в своей заляпанной известкой одежде даже более убедительными штукатурами, чем прежде возчиками. Я нес ведро и кисть, а Элзевир штукатурный молоток и свернутую в кольца веревку, которую нанизал на руку. Улица встретила нас серой мглой и влажным воздухом. Ливень, хлеставший всю ночь, по-прежнему напоминал о себе крупными каплями, падавшими из густой вуали, которая затянула все небо. Стоило нам, однако, пройти какое-то время по дороге, как природа весьма ощутимо напомнила, что сейчас июль. Сделалось очень жарко, и до ворот Карисбрукского замка мы добрались не только промокшие, но и вконец распаренные.

К воротам, расположенным в центре здания с башенками по краям, вел мост через ров, проходя по которому я невольно задумался о полковнике Моуне. Сколько же раз, вероятно, ступали здесь его ноги во времена, когда он умудрился столь подлым образом заполучить сокровище. Элзевир уверенно постучал в ворота. Немедленно отворившаяся дверца в одной из створок свидетельствовала, что нас уже ждали. Мужчина, впустивший нас, был высок, объемен, явно достаточно силен, однако по одутловатому его лицу можно было судить об излишней тучности при еще молодых годах. По виду я бы не дал ему больше тридцати лет. Элзевиру он улыбнулся, мне кивнул достаточно вежливо, но впечатление на меня произвел неприятное своими сальными волосами и в особенности суетливо бегающими глазками, которые уплывали в сторону, едва я пытался с ним встретиться взглядом.

– Доброе утро, мастер Уэллрайт, – обратился он к Элзевиру. – Плохую погоду же вы с собой принесли и сами промокли до нитки. Не желаете ли глоток эля, прежде чем приступить к работе?

Элзевир, поблагодарив, отказался, и мы проследовали по внешнему дворику, гравий которого сделался от дождя мокрым и грязным, до еще одной двери. «На пиршество иди под знаменем любви», – успел я прочесть надпись над ней, пока наш провожатый ее отпирал еще одним ключом, снятым с огромной связки, висевшей у него на поясе.

Лестница, оказавшаяся за дверью, привела нас в огромную залу, где, видимо, и впрямь некогда творились славные пиршества, однако от былой роскоши здесь ничего не осталось. Ни изысканного убранства, ни знамен любви. Помещение, совершенно запущенное и обшарпанное, было превращено в барак для пленных французов. Воздух стоял здесь спертый, как и в любом закрытом пространстве, где ночь напролет проспало много людей, окна запотели. Большинство пленных еще продолжали спать на соломенных тюфяках, лежащих вдоль стен. Те же немногие, что уже бодрствовали, сидели на тюфяках, мастеря из рыбьих костей модели парусников или распятия, которые позже поместят внутрь бутылок. Такими поделками занимают себя обычно на досуге моряки. Наше появление было встречено без малейшего любопытства. Лишь охранники, сидя дремавшие, опершись на свои мушкеты, поприветствовали вялыми кивками нашего провожатого.