Мусаси

Мусаси озадачило неожиданное благочестие Иори, но дело вскоре выяснилось. Каждый месяц в храме Мицуминэ устраивали праздник с танцами. Звук барабанов, который слышал Иори, доносился из соседней деревни, где местные музыканты готовились к празднику.

Иори знал о красоте музыки и танца только по праздникам в синтоистских храмах. Он слышал, что танцы в храме Мицуминэ являют собой один из трех классических стилей, поэтому непременно хотел увидеть захватывающее зрелище.

— Пожалуйста, — умолял Иори. — Праздник длится дней шесть, за это время нам построят новый дом.

— Хорошо, я возьму тебя, — ответил Мусаси после недолгого молчания.

Иори подпрыгнул от радости.

— И погода чудесная! — воскликнул он.

Он попросил у хозяев коробку под провизию в дорогу, достал новые сандалии и скоро вновь стоял перед Мусаси.

— Вы готовы? — спросил он.

Тайфун оставил после себя бесчисленные лужи, но солнце светило ярко. Не верилось, что два дня назад здесь бушевала стихия. Над травой с клекотом носились сорокопуты.

Дорогу Мусаси и Иори преградила река Ирума, разлившаяся после тайфуна раза в три шире обычного. Крестьяне наводили временную переправу. Иори, пройдясь по берегу, сказал Мусаси:

— Попадаются наконечники стрел, я даже видел торчащую из земли верхушку шлема. Здесь когда-то происходила битва.

Подбирая кусочки металла, Иори вдруг отдернул руку.

— Человеческая кость! — крикнул он.

— Неси ее сюда, — приказал Мусаси.

— Зачем она вам? — спросил Иори, опасливо поглядывая на останки.

— Похороним ее в таком месте, чтобы люди не топтали кости.

— Здесь их много!

— Вот и дело нам с тобой. Неси их сюда. Можешь закопать их на пригорке, где цветет горечавка.

Обломком меча Иори выкопал яму и опустил в нее кости. Туда же он положил наконечники стрел.

— Хорошо?

— На могилу вместо надгробия надо положить камни.

— А какая битва была здесь?

— Не помнишь? Ты ведь читал об этом. В этих местах, в Котэсасигахаре, произошли две жесточайшие битвы в 1333 и 1352 годах. Здесь клан Нитта, поддерживавший Южный двор, сражался против огромной армии Асикаги Такаудзи.

— Да-да, битвы при Котэсасигахаре! Помню!

Мусаси заставил Иори вспоминать дальше.

— В книге «Тайхэйки» говорится, что принц Мунэнага долгое время жил на востоке, постигая Путь Воина, и что он был несказанно удивлен, когда император назначил его сёгуном.

— И какое стихотворение он сочинил по этому поводу? — спросил Мусаси.

Иори взглянул на птицу, парившую в лазурном небе, и продекламировал:

Мог ли ведать я, что стану
Хозяином священного лука?
Спокойно прожил бы свой век,
К нему не прикасаясь.

— Хорошо, — сказал Мусаси, — а стихи из главы, когда принц отправляется в Мусасино и сражается при Котэсасигахаре?

Иори нерешительно начал читать, восполняя забытое стихами собственного сочинения:

Зачем мне цепляться за жизнь,
Если служит она благородному делу,
Во имя великого императора,
Во благо народа?

— Ты уверен, что понимаешь смысл стихов?

— Кто не понимает их смысл, тот не японец, будь он даже самурай.

— Иори, а почему в таком случае ты не хотел коснуться костей? Боялся запачкаться?

— Это же мертвецы!

— Это павшие воины. Они погибли за священное дело, которое воспевают стихи. Таких самураев не счесть. Их кости составляют основу, а которой зиждется страна. Не будь их, мы не имели ни мира, ни надежд на счастливую жизнь. Тайфуны проходят, и земля снова расцветает, но мы постоянно должны помнить о своем долге перед белыми костями, покоящимися в земле.

— Ясно, — кивнул Иори. — Сейчас соберу цветы на могилу и поклонюсь останкам.

— Поклонов не надо. Следует хранить память о погибших в сердце.

— Здесь ведь перемешаны кости верных императору самураев и воинов Асикаги. Как их разделить?

Мусаси задумался.

— Будда дарует спасение душ даже тем людям, которые были прибежищем десяти зол и пяти смертных грехов, — медленно заговорил он. — Будда прощает заблудших, если они обращают сердца к его мудрости.

— Смерть, выходит, уравнивает преданных воинов и мятежников?

— Нет! — воскликнул Мусаси. — Честь священна для самурая. Если он позорит свое имя, пятно ложится на все поколения его рода.

— Значит, опозоренное имя остается плохим, а хорошее достойным и после того, как самурай истлел в земле?

— Все не так просто, — ответил Мусаси, засомневавшись в своей способности правильно ответить ученику. — Самурай должен чувствовать горечь бытия. Лишенный этого чувства воин подобен сухому кусту на пустыре. Воин, наделенный только силой, подобен безрассудному тайфуну или фехтовальщикам, которые не знают ничего, кроме своего меча. Истинный самурай имеет сердце, полное сострадания. Он чувствует горечь бытия.

Иори поправил цветы на могиле и молитвенно сложил ладони.

Барабанные палочки