В том же 1908 году Блок пишет статью под знаменательным названием «Ирония», где еврейство не упомянуто (а мишенью блоковской полемики, по-видимому, является «мистический анархизм»), но где опять возникает имя Гейне[220]
и дается развернутая характеристика иронии, проясняющая ее семантику и заставляющая вспомнить «нигилистическую иронию»[221] «Искусства и газеты»: «И все мы, современные поэты, – у очага страшной заразы. Все мы пропитаны провокаторской иронией Гейне. Тою безмерною влюбленностью, которая для нас самих искажает лики наших икон, чернит сияющие ризы наших святынь» [Блок VIII, 89][222]. «Ирония», дистанцированное и насмешливое отношение к «святыням», высшим ценностям (ср. в «Искусстве и газете» мотив «миров иных», которые пытается «воплотить» искусство), кощунственное неразличение Беатриче[223] и Недотыкомки предстает важной особенностью «страшного мира» современности, губительного для подлинного искусства – «ироническая эпидемия», по мысли Блока, является прямым следствием «железного», «машинного», «позитивистского», секуляризованного (см. гл. «Начала и концы») XIX века, который несколько позднее он назовет «цивилизацией»[224]. Причем Блок, стремящийся дистанцироваться от этой разлагающей современности, отмечает и свою собственную причастность этому миру («мы, современные поэты, – у очага страшной заразы»). Именно этому посвящено стихотворение «К Музе» (1912), открывающее цикл «Страшный мир» и репродуцирующее топику «Иронии»:Иными словами, демоническая, святотатственная (при этом остающаяся все же вестником из «миров иных», ср. «Ты вся – не отсюда») Муза Блока оказывается зараженной нигилизмом ирониста и провокатора Гейне, глумящегося над «святынями».
Негативная реакция на еврейскую ассимиляцию XIX века и появление еврейства на европейской социальной и культурной сценах нашла свое выражение в многочисленных высказываниях о чуждости еврейства европейскому миру, построенных на традиционно религиозных или новых на тот момент расовых основаниях (см. прежде всего [Poliakov 1987]). С этой точки зрения еврейское проникновение в европейское общество подавалось как угроза европейским устоям[225]
. В данном контексте святотатственная, нигилистическая еврейская ирония, свидетельствующая об отчужденности еврейства от фундаментальных европейских ценностей и нашедшая свое выражение, в частности, в творчестве Гейне[226], оказывается важной составляющей в репрезентации еврейства начиная с последней трети XIX века. Мысль о еврейской иронии или еврейском скепсисе как смертоносном оружии, направленном против всех традиционных политических, религиозных, нравственных, эстетических и пр. ценностей христианского/арийского общества, являлась чрезвычайно распространенной[227] – причем это представление в известном смысле было общим как для антисемитов, так и для юдофилов.Так, идея радикального различия, разрыва между еврейской традицией и традиционными европейскими ценностями лежит в основе знаменитого филосемитского очерка французского востоковеда Жама (Джеймса) Дармстетера «Взгляд на историю еврейского народа» («Coup d’oeil sur l’histoire du peuple juif», 1880). Изначально, как полагал автор, присущие иудаизму иронию и апелляцию к разуму Дармстетер превратил в основания интеллектуальной свободы Нового времени. Согласно Дармстетеру, дух иудаизма – и есть дух европейского культа Разума; именно иудаизм с его рационализмом и иронией приводит к появлению европейской науки[228]
, европейского Просвещения, освобождающего общество от традиционных ценностей и «предрассудков», в конечном итоге к духу Нового времени с его рациональным прогрессом[229] и т. п. Позиция Дармстетера является прямо противоположной уже упоминавшемуся популярному со второй половины XIX века представлению об имитационном, нетворческом характере еврейства; для Дармстетера (напрямую обращенного к религиозной сфере, ср. «иконы», «святыни» у Блока) еврейство оказывается подлинным творцом современного рационалистического общества. С точки зрения Дармстетера, еврей: