Мусор

Она была сильной, любила оставаться победительницей в ссорах и находила особенное удовольствие, высмеивая его. Уничижительно шутила над ним в любой компании, а наедине любила ковыряться в его личных историях, слышанных однажды, объясняя ему, где он допустил ошибку и почему эти поступки были идиотскими. Сама она была занята разборками с собственной матерью: прочитав какую-то статью, она диагностировала у той перверзный нарциссизм и вела ежедневные телефонные разговоры, в которых пыталась ей это доказать, а заодно добиться извинений за свои детские травмы. Она называла это качественной проработкой, и попутно наставляла Сашу, что у того болезненная созависимость с матерью, что ему нужно прекратить общение с ней. Его мать, между прочим, познакомившись с Таней лично, стала звонить не сыну, а ей, чтобы поболтать и узнать побольше новостей из их жизни, но девушка быстро научилась сбрасывать её звонки, а ему объявила, что ей достаточно проблем с собственными родителями. Её мама, школьная учительница английского, женщина властная, как и все педагоги, в сущности казалась ему тактичной и очень милой, он ничего не имел против редких поездок к ним на семейные праздники. А вот Таня очень долго отказывалась от посещения Боголюбова, постепенно отучив и его от ежегодных визитов на родину. Когда всё-таки согласилась, провела тут два дня с таким холодным и брезгливым лицом, что он только и ощущал бесконечную вину, что притащил сюда, и стыд: за грязь в доме, за простоту и глупость своей родни, за плохо асфальтированные пешеходные дорожки и неудачную холодную погоду. Встречаться с его друзьями она отказалась, но сидеть дома ей было тягостно и скучно, поэтому они только бродили по городу, а он всё слушал и слушал, как убога русская провинция, как манипулирует им его мать, какие травмы его мужскому естеству нанёс его отец. Благодаря ситуации с родной матерью, она вдруг вспомнила, что имеет диплом психолога, накупила тематической литературы и с увлечением ставила всем вокруг диагнозы, а он, конечно, был первым её подопытным.

Лучше всего ей удавались замечания о его вере в себя и в свой талант. Последний она всегда ставила под сомнение и, зачитывая вслух его посты, издевательски комментировала самые, на её взгляд, дурацкие пассажи. К любому им написанному тексту требовались комментарии, что он имел в виду, и додумывались ею же потайные смыслы, за которые тоже приходилось оправдываться. Наконец, он перестал писать что-либо, помимо рабочих статей – даже для себя, в стол, не удавалось этого делать, потому что она была рядом и, проходя мимо, непременно заглядывала в монитор через его плечо.

В последний год Саша явственно ощущал тяжесть своего плена: как она подавляет, насколько ограничивает его. Часто вспоминая безмятежное счастье своего романа с Женей, он помнил многое и о Тане: беззаветные танцы на барной стойке, вино из пакетов на набережной, свесив ноги прямо в Москву-реку, прогулки прозрачными июньскими ночами под струями поливальных машин – но всё это было бы прекрасно само по себе, и без неё, она же всё лишь усложняла, привнося в любой радостный миг каплю своей горечи, навязанного ему стеснения, собственных неразрешимых проблем. Саша перестал считать её мудрой, научился видеть, как она боится, в первую очередь, саму себя, и сомневается в верно выбранном пути ничуть не меньше, чем он, и мучается от своей невостребованности точно так же. Но ему казалось странным, как можно жить теперь без неё: искать квартиру, делить эти накопленные вещи, увольняться из газеты или продолжать сидеть с ней в одном кабинете? Всё это было сложно, и каждый её добрый поступок, каждый смешок он тщательно собирал, говоря сам себе: «Вот видишь, вместе нам хорошо!», – и убеждал себя, что других таких женщин нет, она сложная, но она же и особенная, а именно этого он от жизни так хотел. Таня же при этом, упорно называвшая себя чайлд-фри, вдруг увлечённо заговорила о детях. Тюрин не представлял, где они будут жить, как заработать ему на такую большую семью; она в ответ брезгливо замечала, что, конечно, пописывать статейки в газетёнке – гибельный путь. Дважды он предлагал ей расстаться, изнемогая от её обвинений в недостатке внимания и денег, но она, немного подумав, начинала плакать и говорить, что любит его и всё это ерунда, выправится как-то. На третий же раз с готовностью ответила: «Я думаю, что пора».