Мусор

– Да вот: как будто не из столицы к нам в деревню приехал, а наоборот, из глухого села крестьянин какой-то.

– Ничего, это так модно сейчас, – продолжала с нежностью изучать его тётя Люба. – Что ж ты не женишься? Такой красавец пропадает! И чего девкам надо? Уж у нас бы точно нашёл себе красивую девочку да работящую, коли московским недостаточно хорош.

Саша пожал плечами, чтобы выразить своё общее недоумение от происходящего: то ли в его жизни, то ли в этой комнате. Кума Любаха повернулась к подруге и сентиментально проговорила:

– Вот так, Маша. Было у тебя трое детей – и сейчас ни одного внука. А у меня одна всего, да внуков трое и уж правнук на подходе! Вот как угадать?

– Да уж, – ответила мама, опустившая лицо и протиравшая тряпкой стол. Саша по голосу её почувствовал, что она готова заплакать.

Видимо, догадалась об этом и соседка, потому что она слегка потишала и, ещё раз простившись, ушла. Мама продолжала мыть столешницу размашистыми, резкими движениями, но никак не могла дотянуться до противоположной её стороны.

– Мам, – начал он, но та резко перебила его.

– Не надо мне твоих «мам», бесстыдник! Сейчас снова будешь долго и красиво говорить, запутаешь меня, – она снова вернулась к плите и стала стучать ложкой о сковородку, что-то ему накладывая. Так тоже повелось с самого детства: как бы ни обижена была мать, сколько ни наказывала их молчанием, но на стол всегда накрывала сама. – А потом сбежишь в ночь опять…

– Мне казалось, в прошлый раз мы согласились, что я имею право уходить, когда мне нужно. Я уже вырос, мама.

– Все вы выросли, – она почти бросила перед ним тарелку, наполненную варёной картошкой, от которой валил густой пар. – Только поумнеть забыли. Думаешь, я не чувствую, что ты опять пил? И курил?

Саша вспомнил, что в четырнадцать лет его так же разозлили её крики, когда она вывалила из его школьного рюкзака гору мусора: какие-то пачки от чипсов, смятые тетрадные листки, пустые ручки. Тогда впервые он удивился, почему вообще кто-то лазит по его личным вещам? И кого может волновать беспорядок там, если они принадлежат только ему и никто их больше не использует?

– Мама, мне тридцать! Мне сигареты продают, потому что никто не вправе запрещать. И пью я на свои заработанные деньги. Не надо делать вид, что я алкоголик или что тебя там пугает!

– Знаю я вас, – она продолжала что-то делать, видимо, просто не желая садиться и смотреть на него. – Гены никуда не спрячешь. Один Димка получился нормальный.

– Что значит нормальный, мама? Что значит нормальный? – снова почти кричал Саша. – Димка не работает, никуда не ходит – что в этом нормального? Может, у него вообще аутизм! Как может взрослый мужик спать в одной комнате с родителями и не видеть причин покидать её?! Отец хотя бы пьёт! Да, это ужасно, но это хоть какое-то дело, которое занимает его день! Но что делает твой Димка? Зачем он живёт вообще?

– Он мне помогает! – зло крикнула ему в ответ мать. – Не сбегает от меня, а присматривает! Он меня один защитил, если ты забыл.

Наверное, ему вновь должно было стать стыдно, что он тогда струсил и не пошёл на отцовский топор, в отличие от брата, которому, как маленькому ребёнку, страх был вообще неведом. Но впервые, обернувшись к себе, он не нашёл ни капли вины – только очень много гнева, который, подобно вулканической лаве, извергался из него без шанса остановиться, таща одно болезненное открытие за другим, которые он озвучивал раньше, чем успевал осмыслить. Возможно, Дима в принципе не способен просчитывать последствия своих действий, потому и сделал это тогда так смело и решительно!

– Он не должен был тебя защищать, как и все мы, – процедил сквозь зубы Саша. – Ты должна была защищать нас, если родила, не наоборот.

– Что? – мама села на диванчик так быстро, как будто неведомая сила толкнула её туда.

– Ты не могла уйти от алкоголика, который держал всю семью в страхе. Ты рожала и рожала от него детей. Ты не оградила нас даже от отвращения, которое он в нас вызывал!

Мама держала руку на сердце и как будто хотела заплакать, но не могла, поэтому говорила высоким, жалобным голоском без слёз.

– Ты что несёшь такое? Я вас любила! Я вам столько всего отдала!

– Что ты нам отдала, мама? Ты даже на родительское собрание к дочери сходить не можешь! – он не мог сидеть на стуле, встал и принялся ходить, подгоняя свои стремительно летевшие мысли, по небольшому кусочку кухни между телевизором и швейной машинкой. – Ты ни разу не прочла ничего, что я написал, мама! Ты не собиралась думать о моём будущем, пока о нём не задумалась Татьяна Леонидовна, но даже тогда предпочитала не вникать. Ты не хочешь знать, что мучает Ангелину, тебе проще ставить на ней крест. Что такое твоя забота? Звонить и задавать вопросы, ответы на которые тут же забываешь? Или душить – всех душить чувством вины, чувством долга по отношению к тебе, сознанием своего несовершенства?