Мусор

Она больше не причитала: она смотрела на него с ужасом, будто не узнавала, положив ладони на свои мясистые щёки. Сашины глаза щипало так, как будто в них попало мыло, а горло сомкнулось изнутри, и он долго не мог выговорить последних слов, которые требовалось сказать.

– Дима нормальный, потому что он тебе удобен. Как игрушка, которая всегда с тобой. Искалеченный, мёртвый пустоцвет. А в нас с Ангелиной ты чувствуешь жизнь, которую тебе не удалось забрать. И за это ты нас ненавидишь, мама! – и он выбежал из кухни.

Мать почти выла позади: «Что ты такое несёшь? Что ты несёшь, паршивец! Я столько вам отдала!».

В темноте проходной комнаты сидела Ангелина: в белой футболке и сама такая же бледная, она словно светилась вместо лампы. Саша не хотел говорить с ней и быстро прошёл мимо, но она успела схватить его за локоть и громко прошептала: «Я о тебе говорила с одним адвокатом. Он подавал иски против завода. Он готов тебя завтра принять!».

Провалился бы этот завод! Чёрт с ним и со всем этим городом! Не надо было сюда ехать! Всем причинил боль, сам почти заболел! Может, и правда он человек такой тёмный, не в них дело?

В комнате опять работал телевизор, и Дима лежал с телефоном на своём месте, вытянув вперёд ногу – носок на большом пальце протёрся до почти прозрачной сеточки, вот-вот будет дырка. Он наверняка всё слышал, но даже не пошевелился, когда брат вошёл, не то чтобы что-то сказать. Можно было бы уйти сейчас из дома, но ведь вернуться пришлось бы. Собирать вещи, уезжать казалось унизительным и детским. Он сказал то, что должен был. И уж не проще, чем ей услышать, было внезапно, за секунду до того, как выговорить, осознать всё это со всей ужасающей ясностью. Он бросился на своё кресло и отвернулся к стене, прямо к белёной газовой трубе. Уже совсем стемнело, и лишь отблески от телевизора иногда вспыхивали на стене. Перед глазами стояло исполненное ужаса мамино лицо – и самое страшное, что оно вызывало не жалость, а мстительное торжество.

Глава 20

Тюрин злился: помещение, которое занимал адвокат, было задней пристройкой к большому, отреставрированному дому на центральной улице. Его делили между собой: праздничный салон без названия, на большой, от земли и до крыши, вывеске которого пестрела связка разноцветных воздушных шаров, магазин для рыбалки «Крюч’ОК» – длинная, носатая картонная рыба; и салон красоты «Эдем» с очертаниями похабно прикусившей губу девицы. К адвокату пришлось войти в снесённые ворота: посреди проезженной, видимо, адвокатским, стоявшим возле забора бордовым японским кроссовером, колеи разлилась грязная лужа, отороченная блестящей чёрной жижей, и обойти её было негде. Кроссовки его перепачкались, и он долго пытался стереть объёмный земляной нарост, водя подошвой по ребру старенькой деревянной ступеньки. Красная табличка сообщала коротко «Адвокат»: прибитая возле железной двери, она странно смотрелась в бревенчатой пристройке, как будто хлипкое здание не выдержит её величественной крепости и вот-вот всё обрушится, а она так же останется стоять, охраняя вход вникуда.

Саша провёл дома тягостный день, не выходя из комнаты. Мама с самого утра не вставала с дивана, держась за лоб, горько вздыхая и охая. Отец преспокойно спал рядом, а потом проснулся и равнодушно вышел покурить, но не вернулся; видимо, ушёл до самого вечера, искать, где ему выпить. Саша не знал, что лучше: заговорить с ней или уйти, – а потому оставался, чувствуя себя тут ещё неуместнее, чем обычно, и сидел на кухне, пытаясь хоть как-то собрать всю полученную информацию воедино. Дима всё же узнал у мамы, что случилось, и получил ответ про подскочившее давление и задание идти в аптеку. Однако собирался он так не торопясь, поминутно спрашивая у неё, стонущей, где его брюки, есть ли постиранные носки, долго умываясь в ванной, что успела прийти тётя Клава и, посмотрев на сестру, ушла за лекарствами сама.

Теперь же Саша стоял в тусклом помещении адвокатской конторы: обшитые пластиком стены и низкий потолок, тюремные решётки на окнах снаружи, старушечьий тюль, повешенный прямо на идущую через всю стену толстую трубу отопления, теснота, темень и снова этот запах плесени. Притом посредине располагался новенький стол с плоским монитором компьютера на нём, а за столом сидел человек лет сорока пяти. Он несильно возвышался, так что, видимо, был совсем маленького роста, но очень опрятен. Аккуратно постриженные ногти, часы на запястье, выглаженная до хруста бордовая рубашка в мелкий синий ромбик, видневшийся из-под немного расстёгнутого её воротника золотой крест, прямоугольные очки в модной толстой оправе, аккуратно приглаженные тёмные волосы с лёгкой сединой на висках. В комнате сильно пахло его одеколоном: приятным, однако чрезмерно настойчивым. Это был настоящий адвокат: с тихим, но уверенным голосом, приветливым и одновременно непроницаемым лицом. Он смотрел на Тюрина и неторопливо выговаривал как будто подготовленную заранее складную речь.