Мусор

– О, обиделась, – язвительно сказала ей вслед мама. А потом громче. –Конечно, доведите меня до смерти, продайте мать за стол и стул! Хрен с вами, – в сердцах бросила она и медленно, испуганно ойкая и тяжело дыша, начала ложиться.

Клава придержала её за руку и посмотрела на племянника, как бы говоря ему, что пока разговор стоит закончить.

– Вынеси на веранду, – громко прошептала она, так что все услышали. – Дим, помоги ему.

Они с братом выволокли все детали обратно. Там не было свободного места, и они прислонили столешницу к коробкам, заполненным банками. Дима вдруг посмотрел на него и сказал: «Валил бы ты отсюда. Одни проблемы от тебя», – и, развернувшись, исчез в доме. Саша больше не мог терпеть. В ванной лилась вода – наверное, Ангелина договаривалась с кем-то о встрече по телефону. Хотелось поговорить с ней, поддержать, но ждать не было сил. Он схватил куртку, обулся и ушёл, на ходу набирая номер.

Саша ответила сразу – видимо, не с ней созванивалась сейчас его сестра.

– Погулять не хочешь?

– Хочу, – с готовностью сказала она. – Только там дождь.

И верно: он в сердцах и не заметил, что с неба снова сыпалась, как из душа, мелкая труха прохладных капель.

– Но я сегодня дома одна. Мои в Москву уехали закупаться. Так что можем у меня посидеть.

Он сделал крюк, чтобы заглянуть в магазин и купить вина. «Наверное, в этом возрасте ещё нравится полусладкое. Хорошо бы ещё и цветы достать, но здесь их нет. А где могут быть, и чтоб ещё было открыто? Да ну, какая пошлость, и искать их ещё!». Всю дорогу негодование продолжало искрить в нём, сцена в комнате: жестокая, отрешённая мать, и Ангелина, приглашающая увидеть всю горечь её бессилия, хмуро согласная со своими худшими предчувствиями. Он пытался думать о хорошем, но ничего хорошего не было – всё оно неизбежно приводило к более и более мрачным мыслям. Наконец, повернул к двери Сашиного дома, который еле узнал и, подходя, уже начал, было, волноваться, что совсем не помнит дороги, как вдруг увидел знакомое здание – смотревшее на дорогу большими, широко расставленными окнами, задёрнутыми, но с зажжённым светом. «Или дома кто-то ещё есть, или она боится оставаться одна в темноте». Саша был так поражён и раздосадован, возмущение клокотало в горле, и он был уверен, что, войдя, сразу поцелует её – это будет смело и это может хоть как-то ему помочь.

Она открыла дверь и осталась в освещённом проёме: прямая, стройная, высокая, молчаливая. На согнутой руке её сидела сиамская кошка, нервно вглядываясь в темноту двора. «А если она всё-таки что-то перепутала и дома кто-то есть?», – опять подумал Тюрин и только спросил:

– Ну что? Можно войти?

– Конечно, – ответила она, так приятно счастливая.

В доме, и правда, везде горел свет. Саша вела его по длинному коридору: помещение было большим, но каких много в Боголюбове. Старое, бревенчатое, просто обложенное кирпичом и с поднятой крышей, оно, среди аккуратной новизны, хранило в себе признаки прежних разрушений. Пристроенные комнатки располагались до крайности нелепо, новые перегородки внезапно выскакивали откуда-то, неожиданные пороги ужасно мешали идти. Они пришли в её комнату, где всё явно было продумано самой Сашей: не обои, но выкрашенные в приглушённо-зелёный стены, белая мебель из Икеи без излишеств, яркие аксессуары… Всё повторяло её саму: уверенность, спокойствие, породистость и стиль. И она ходила здесь так гордо, спокойно, чувствуя абсолютную защиту родной обстановки. Взгляд его вылавливал всё больше деталей, каких была лишена в своём пространстве сестра: то, что говорило о хозяйке сильнее всего. Хаотично развешанные фотографии в изящных белых рамках, где она – ребёнок, в окружении семьи, в основном вместе с мамой. Вязаный, может быть, ей самой палас из удивительно крупных и ярких ниток. Висевший на лампе плетёный ярко-розовый ловец снов. Фарфоровая уточка на столе, имитировавшая игрушку для ванны с красным платочком в белый горошек на голове. Большая прямоугольная ваза, стоявшая на полу, из которой торчал чёрный зонт-трость и несколько иссушенных коряг, которых много валяется на улице. Заметив, как Тюрин остановился на этой странной икебане, Саша объяснила: «Это я пыталась сделать букет без цветов». «Круто», – выразил он неподдельное восхищение. И всё же комната, так похожая на современные московские студии, в каких ему приходилось бывать у друзей, только что въехавших в свои ипотечные квартиры, упрямо напоминала, где расположена. Усилившийся дождь страшно зашумел по низко расположенной крыше, гулко отдаваясь в пространстве чердака. Под линолеумом, реалистично воспроизводившим узор деревянных досок, качались и поскрипывали старые половицы. В углу виднелись плохо заделанные выпуклости снесённой печи, и ещё одним неуместным гостем было старенькое пианино в углу.

– Ты играешь? – спросил Саша, подойдя к нему и, подняв крышку, нажал пару клавиш – непроизвольное действие всех, кто оказывается случайно рядом с инструментом.