Мусор

Вот показался Боголюбов: как всегда бежавший с холма, но зацепившийся тонким золотым шпилем белой колокольни за высокое небо, расползавшееся белыми перьевыми облаками. Он тонул в свежей зелени, курчавился тополями, пенился цветущими сливами, и как будто улыбался приветливо. На пути от автостанции приятно было наблюдать чисто вымытый город: по обочинам стояли осыпанные, как невесты, белыми цветами деревья, а сирень, посаженная тут перед каждым домом, вот-вот была готова поспеть, и в тенистой стороне почки её ещё были зелёными, но на солнечной обозначились кое-где фиолетовые точки и другие, густые, тёмные, прятавшие внутри свой дар, еле держась, чтобы не вывернуть хвастливо наизнанку. Около ворот монастыря толстая попрошайка, вальяжно раскинувшаяся на складном стульчике и повесив на грудь очки на цепочке, громко кричала в телефон: «А я ему говорю: математику я тебе куплю, но по физике баллы сам заработай!». Рядом с ней, прямо на земле, сидели два бородатых мужичка, широко расставив согнутые в коленях ноги, не то сильно пьяные, не то страдая от похмелья, и качали опущенными вниз головами. Женщина, подвязанная платком по-цыгански, с опухшим от пьянства лицом и в тесных джинсах, из которых вываливались рыхлые бока, нетвёрдой походкой вышла из ворот и крикнула Тюрину: «Христос воскресе!». Он задумался, как давно мама поздравляла его с Пасхой – вышло не меньше двух недель назад. Чуть поодаль, спиной к нему прохаживалась стройная женщина в платье до земли и платке, и пружинисто приседала, сразу же поднимаясь. Когда она в движении немного повернулась, Саша понял, что она укачивает младенца в розовой ажурной шапочке, который был повязан в слинге у неё на груди, как делают обычно африканки. Молодая мать больше развернулась в его сторону, и он узнал Жанну Бессмертную: осунувшееся, скуластое лицо с выбившимися из-под платка белёсыми прядями волос, неизменная мечтательная улыбка на лице. Видя приближавшегося прохожего, она как-то подобралась и рукой подняла висевшую на груди, рядом с ребёнком, табличку. «Подпишите петицию за отмену абортов в стране», – громко и уверенно сказала она ему. Саша остановился, с интересом глядя на неё.

– Вы меня не помните?

Она смотрела на него нежным, неузнавающим взглядом.

– Простите, я подумала, вы неместный.

– Можно сказать, что так. Я Александр, журналист из Москвы. Приходил к вам осенью, помните?

Минутное смятение, в котором она разглядывала внимательно его лицо, восстанавливая постепенно события прошлого, сменилась торжеством узнавания. Любезная, радостная настолько, будто он был не меньше, чем любимым её родственником, она вскричала:

– Ну конечно! Как ваша работа?

В её словах не было ни капли издёвки, но Саша решил не отвечать. Вместо этого он поинтересовался:

– А ваша борьба окончена? Теперь новая тема?

– Да! Подпишитесь против абортов, это очень важно! Вы знаете, сколько несовершеннолетних девушек делает их в России ежедневно? – она повысила голос на последнем слове, подчёркивая весь ужас его значения.

– А как же завод? Не будете уезжать? – продолжал игнорировать её Саша, которого интересовал лишь один вопрос.

Жанна улыбнулась, как будто даже немного кокетливо – так, что на одной её впалой щеке появилась ямочка.

– Ну, что поделать? Мы здесь обжились уже. Муж ещё и свиней купил. Сима, миленькая, что? – коротко обратилась она к своему грузу. –Может, не такой он и вредный… Все говорят, что экспертизы допускают… Так вот, вероятность забеременеть снова после раннего аборта…

Саша не стал её слушать. Беззвучно кивнув, пошёл дальше. Деликатное майское солнце с задором щекотало чёрные распаханные поля. То и дело на нём вспыхивали крытые металлом крыши, спускавшиеся к реке, и вдали, за рекой, принадлежавшие скрытым деревьями домам. «Как всё-таки обидно, что всё здесь пойдёт прахом! А может, так и должно быть?».

Он попал домой вовремя: дорогу перегораживал открытый грузовик, к дальней стенке которого прислонились два куцых, почти без цветов, тёмно-зелёных венка. Из прикрученной обратно старой калитки выносили гроб трое мужчин – он не понимал, то ли специальных грузчика, то ли незнакомых ему родственника. Люди, разбившись на небольшие группки, распределились по обочинам и заворожённо наблюдали за происходящим; Тюрин же видел только нос отца: длинный, острый, который был виртуозно повторён и на его лице, только ровнее, потому что ему никто его не ломал, – и больше всего боялся увидеть остальные черты мёртвого его лица. Затем Дима, снова поразивший его непривычной, не шедшей ему совершенно полнотой, и какая-то женщина лет сорока, поддерживая под руки, вывели мать в стареньком чёрном платье, видно, найденном где-то в доме, которое сжимало её в груди и в поясе, в чёрном шарфе, повязанном на обритых в короткий ёжик по примеру её сестры седых волосах. Она шла, сильно припадая на правую ногу, вся какая-то осевшая, ослабевшая, как будто из неё вытянули позвоночник, и быстро кивнула приблизившемуся почти к самой машине Саше, показывая, что заметила его.