Мусор

Ему предстояло два дня, ужасных своим бездействием и каким-то оцепенением. Саша так и не понял, сообщил ли кто-то отцу, что произошло, но тот совершенно не изменял своим привычкам: спал, сотрясая дом храпом, до середины дня, после уходил и, несмотря на холод, скитался где-то допоздна, возвращаясь сильно пьяным. К маме вернулось бескровное, землистое, помятое лицо, с которым она иногда поднималась с постели, бродя пошатываясь по дому в белой рубахе, со спутавшимися седыми космами, как неотвратимо надвигающаяся туча. Каждый день к ним приходила кума Любаха и, беспрестанно охая, готовила еду для них с Димой и Клавы. Та просто сидела с утра до вечера у них, смотря телевизор и отдавая всем резкие замечания, видимо, полагая, что присматривает за сестрой. Диму иногда отправляли в аптеку. Сашу же практически не замечали. Однажды он заикнулся, не хочет ли кто-то навестить Ангелину в больнице, на что Клава опять метнула в него гневный и страшащийся взгляд: похоже, всем всерьёз казалось, что упоминание о дочери может спровоцировать мать на новый истерический припадок, которого отчего-то страшно боялись. Слухи по маленькому городку разносились быстро, и сюда беспрестанно кто-то звонил, чтобы уточнить последние новости – со всеми грубо разговаривала Клава, не давая никаких подробностей. Первым же её требованием было и остальным ни в коем случае ни с кем об этом не говорить.

Тюрин сходил к Татьяне Леонидовне, найдя её на прежнем месте в новом пиджаке с искрой. Она заметно напряглась, увидев его, и поджала губы, сообщив, что у неё слишком много дел. Он заверил, что больше не будет говорить с ней о стройке и пришёл с личными проблемами. Уточнять, что именно привело сестру к такому поступку, он не стал, сделав вид, что всё произошло из-за её нервов по поводу обстановки в семье, заброшенной учёбы и риска провалить экзамены. Татьяна Леонидовна, почувствовав, что в её спасении вновь нуждаются, смягчилась и уверила его, что сделает всё возможное, чтобы девочка вновь вернулась в школу, минуя унизительное психиатрическое лечение; что она лично поможет ей подготовиться к ЕГЭ и подать документы в достойный институт.

Он начал писать статью, чтобы делать хоть что-то, хотя в этом доме, где даже при больном человеке были громко включены все телевизоры, всегда кто-то ходил, кашлял, сморкался или кричал, было сложно. Начал так: «Боголюбов – зачарованное место, сказочный мир, в который попадаешь с первой же минуты, как автобус высаживает тебя на засыпанную пьяными телами и пустыми флакончиками из-под выпитых «фунфыриков» автостанцию, под пристальным взглядом стражей: пятерых таксистов. Здесь город проглатывает тебя и начинает медленно переваривать.

Подлинное потустороннее царство – не блаженное светлое место, в котором небо испещрено радугами и на бескрайних полях пасутся единороги. Это место, в котором очень мало людей, но до странного много пивных, маникюрных салонов и такси. Время здесь будто замерло; или же течёт по своим особенным законам; но никто не жалеет его, не торопясь беспокоиться о завтрашнем дне, как будто он никогда не настаёт в этом заколдованном мире».

Через два дня по оставленному им в больнице номеру позвонили и сообщили, что сестра пришла в сознание, ей можно нанести недолгий визит.

Ангелина лежала в индивидуальном боксе: узком помещении с собственным туалетом, из бачка которого с рёвом непрестанно текла вода, панцирной кроватью, тумбочкой и маленьким столиком, занимавшими почти всё грязное, гнусное, тёмное пространство. Лицо сестры почти сливалось с мутно-белой простынёй, на которой она лежала, отвернувшись от входа к стенке, и даже волосы её приобрели похожий оттенок, словно из них откачали все краски. Округлых щёк больше не было: казалось, она специально втягивает скулы, чтобы на них образовывались две страшащие глубиной впадины. Саша, входя, сказал «привет» как можно бодрее, но она не ответила и даже не повернулась.

Медсестра принесла Тюрину деревянный, неудобный стул, на который он сел и, заранее решив, что не будет задавать глупых вопросов, вроде «как ты себя чувствуешь?», обратился к сестре сразу же:

– Ты помнишь, как это сделала?

Вместо ясного ответа, она сказала другое:

– Я тебя просила не говорить ей. Я бы сказала сама.

– Я знаю, – ему и правда было болезненно стыдно перед ней. – Почему-то я испугался, что ты наделаешь ещё глупостей. Не знаю, почему, но я верил, что от этого станет лучше. Я ошибался, Ангелина. Мы все ошибаемся иногда.

Она говорила так медленно, с заметным трудом, как будто выдавливая из груди долго вызревавшие внутри слова.

– Я даже рада, что услышала. Я всю жизнь мучилась, что делаю не так? Почему не даю ей проявить любовь ко мне, почему вызываю только ненависть? А теперь всё встало на свои места. Симптомы сошлись в правильный диагноз. Она никогда бы не сказала этого прямо. Она и себе-то никогда не призналась бы. А тут прозвучало всё, что должно было. Нет смысла больше мучить друг друга.

– Ты собираешься сделать это снова? – озвучил Тюрин самую мучительную для него мысль.