Мусор

Нависавшие с самого утра мутными клоками облака вдруг расступились, и в просвет выглянуло яркое солнце, превратив всё, серое, влажное, дрожащее на ветру, в цветущее, рыжее, смелое, и словно кто-то прибавил громкость: запели птицы, загудели машины, заболтали прохожие… В секунду здание школы, чьим-то сумасшедшим решением однажды выкрашенное в оранжевый цвет и теперь регулярно обновлявшееся в таком виде, потрескавшееся, с осыпающейся штукатуркой, превратилось во что-то милое, задорное, родное. Клумбы во дворе ещё золотились, рябины уже налились красными ягодами, а лабиринт из подстриженных кустов задорно желтел вдалеке. По центру начисто выметенного двора высился большой бюст Ленина, словно в белом берете, весь загаженный голубями. Дважды в год его приходили отмывать активисты коммунистической партии: перед седьмым ноября и перед днём рождения самого Ильича. Сейчас Тюрин находился в равной степени далековато от обоих праздников, поэтому голова имела привычно глумливый вид.

Саша с удовольствием оглядывался: школа располагалась на холме, поэтому отсюда отлично просматривались даже самые дальние, отделённые от Боголюбова густым синим перелеском, пегие, исчезающие в лучистой осенней дымке ровные поля, уже засеянные озимым. Он волновался перед встречей и как будто оттягивал вход, вновь любуясь красивыми пейзажами, знакомыми в такой точности, что нежность, приводимая в движение этими видами, позволяла измерить глубину его души – по крайней мере, ясно почувствовать, что такое понятие вполне жизнеспособно.

Внутри, за тяжёлой двойной дверью, запах был всё тот же, что в детстве: кислая капуста из столовой, смешавшаяся с чем-то сомнительно мясным. Тот редкий случай, когда одна ассоциация рождает и тягостное отвращение, и трогательную ностальгию. На стене перед ним была в четырёх основных красках изображена сцена за миг до поглощения лисой Колобка. С потолка свисали закреплённые высоко на длинных верёвках какие-то грамоты. Охранника на потёртом кресле – кажется, оно же стояло тут и при его ученичестве, – не было. Широкая спина уборщицы, натиравшей, согнувшись, невдалеке кафельный пол, никак не отреагировала на громкий стук входной двери. Утром мать так и не смогла объяснить ему, где в школе найти кабинет директора, поэтому Саша решил идти знакомой дорогой: налево и в самый дальний уголок первого этажа.

Кабинет, действительно, всё ещё располагался там. Внутри, видимо, не так давно был сделан приличный ремонт: стены покрашены в приглушённый бежевый цвет, постелен линолеум, имитирующий грубые, необработанные доски, закуплена новая офисная мебель. На столе секретаря стоял плоский компьютерный монитор, а за столом сидела та же женщина, которая была здесь секретарём и пятнадцать лет назад. Замкнутая, надменная, высохшая, как скелет, она уже тогда казалась всем древней старухой, но и сейчас выглядела точно так же, ни капли не изменившись. Твёрдо сомкнув губы на своём маленьком морщинистом лице, она близоруко приблизилась к монитору и что-то сосредоточенно искала на экране, беспомощно водя слева направо бесцветными глазами и в такт беззвучно шевеля губами. Пальцы её с длинными алыми ногтями крепко вцепились в мышку. Леопардовая блузка сатирически гармонировала с тяжёлыми бордовыми портьерами за её спиной и красными кудрями герани на подоконнике.

– Вы к кому? – неприветливо поинтересовалась она, направив на Тюрина колкий взгляд поверх очков.

– Меня вызывали насчёт успеваемости… Тюриной, – он внутренне сжался от её оценивающего выражения и впервые испугался, вдруг его не пропустят.

Но она, не используя телефонную линию, явно не понимая, о ком идёт речь, равнодушно крикнула куда-то ввысь, как будто ответить ей должен был сам бог: «Татьяна Лёнид-на, отец Тюриной пришёл!», – и снова уставилась в монитор.

– Пусть подождёт немного, – раздался из-за закрытой двери знакомый голос, от которого сразу стало спокойнее.

Секретарь с неизвестным именем не сочла нужным как-то реагировать на это. Что ж, всё и вправду было ясно. Саша сам огляделся, нашёл справа от двери три обитых бархатом стула – похоже, принесённых из актового зала, – и сел. Раздался резкий щелчок, и загудел, затрещал принтер, натужно выпуская из себя листы. Секретарь теперь так же напряжённо взирала, повернувшись на крутящемся стуле, на них. Она зажимала выходящий лист между указательным и средним пальцем, и тогда её длинные яркие когти ещё сильнее выделялись на белом фоне, и слегка подтягивала к себе. Тут распахнулась дверь, и на пороге показалась фигурка Татьяны Леонидовны – маленькая и широкая.

Саша смотрел на неё, не зная, что говорить, а она смотрела на него, не очень понимая, что происходит. Потом с улыбкой воскликнула:

– Саша! Да неужели это ты? Давно приехал? В отпуск? Ты проходи, проходи скорее, – и торопила его, подошедшего, исчезнуть в её кабинете, как будто хотела спрятать от любопытных взглядов, похлопывая с высоты своего детского роста ладонью по его пояснице.