Мусор

Естественно, ночью снилась Таня. Она ходила по их съёмной квартире, не спеша заваривая кофе, и говорила, что хотела бы поработать на войне, отснять материал, который прославлял бы героизм русских освободителей, а потом отправить его президенту. «Как ты не понимаешь?», – серьёзно рассуждала она, повернувшись к нему своей сутулой спиной в его растянутой футболке, служившей ей домашней, собрав волосы высоко на затылке так, что отлично было видно пятнышко родинки за левым ухом; точно таким же поучительным тоном она обычно растолковывала ему свои отношения с её матерью, его отношения с его матерью, или какие-то внутренние конфликты в редакции, – «ведь это единственная наша защита. И сжигать мусор – тоже очень хорошо, ты просто слишком узко мыслишь, чтобы понять это». Пытаясь подобрать для неё уничижительный ответ, Саша вышел в коридор, и оказался в кухне родительского дома, где Ангелина грустно смотрела на него и просила написать за неё выпускное сочинение. Но он не мог, ведь, оказалось, он убил Таню, и теперь надо было решать, как лучше спрятать её тело, чтобы никто не нашёл и, тем более, не подумал на него, и это казалось ему захватывающим и интересным, а сестра обещала придумать подходящее алиби. Наконец, они решили закатать труп в старый ковёр, который и так пора выбросить, так что это не вызовет подозрений, но в последний миг, положив её, будто спящую, чтобы начать оборачивать, животом вниз, и думая, надо ли обрезать её кудри, которые наверняка будут торчать из свёртка, Саша обнаружил, что убитая ещё дышит. Испуг разоблачения, облегчённая радость, разочарование от продолжения своих мук… Этот сюжет показался ему настолько пронзительным и потрясающим, что он, как-то угадав, что спит, поклялся себе по пробуждении записать его – получится замечательный, тонкий рассказ! По пробуждении он долго ещё по инерции осмысливал, точно ли эта сумятица не достойна хорошего текста, и эпизоды его метаний продолжали разворачиваться в его голове, как подлинные свидетельства.

Странно, но после расставания Таня никогда не снилась ему – он ожидал со страхом как снов, где она вновь сообщает ему, что приняла твёрдое решение уйти, так и снов, где всё хорошо, спокойно, как прежде, или снов, где она собралась вернуться. Но она часто мелькала в видениях, связанных с работой, на каких-то эпизодических ролях, и он всегда видел её со спины, словно лицо представляло особенную угрозу для его психики.

Он осмотрелся. Отец спал, как и накануне вечером, в рубашке, расстёгнутой на груди и обнажавшей тельник, широких тёмно-синих трусах и с голыми тощими ногами, на которых крючками вились уродливые вздувшиеся вены. громко храпя и раскинув обе руки широко, почти на весь двуспальный диван. Дима присвистывал, накрывшись одеялом почти с головой. Взяв телефон, Саша нашёл несколько непрочитанных сообщений от московских приятелей, а также одно с незнакомого номера. Вчитавшись, он догадался, кто его отправил.

«Жанна готова поговорить. Будет дома после 12. Может я тоже подойду».

Странно, почему он вчера не записал Дашин номер с именем, только цифры. На часах было 10:42. Он ответил: «Да, буду там к 12»”, – и поднялся. Небо за окном вновь было размытым, холодным, серым. Во дворе истошно кудахтала курица. Неужели Клавин пёс сегодня не лаял? Или он так крепко спал?

Мама на кухне, заворожённая, смотрела телевизор. «Воды нет уже с час», – сообщила она ему, едва услышав утреннее приветствие. – «Даже чаю не согреть. Ужас! Хоть бы в газете объявление дали. Обычно заранее предупреждают, я набираю водички по вёдрам». Саша успокоил её, что не хочет чаю.

– Погоди, я сейчас цветочной воды налью.

– Какой?

– Ну, из-под цветов, в смысле, которой я их поливаю!

Мама уже встала с дивана и достала из-под стола пятилитровую прозрачную бутылку с оторванной этикеткой.

Саша ушёл из дома, всё же накормленный яичницей и напоенный чаем. Больше никто не вставал. Тётя Клава, по маминому предположению, вчера «перебрала там самогона своего, поди». Он понимал, что идёт раньше оговоренного срока, но оставаться дома было трудно.

Навстречу Тюрину с горы текли потоки тёмной воды, размывшие уже значительные лунки в посыпанной щебнем дороге. Возле перекрёстка, как раз напротив лаза в детский сад, через который они вчера попали туда, стоял ветхий УАЗик с синими буквами по бокам: «Водоканал». Очень полный мужчина с пепельными, почти белыми, но не седыми ещё редкими волосами, в плохо сходящемся на его животе пиджаке, широких голубых джинсах и с торчащими из-под них блестящими острыми носами ботинок согнулся пополам, опершись руками о свои колени, и заглядывал в открытый люк. Рядом стоял смуглый мужчина, показавшийся очень похожим на его отца, в синем рабочем костюме и панаме, и неспешно курил. Подойдя ближе, Саша услышал ещё голоса, переговаривавшиеся в колодце.

– Ты руку-то, руку туда просунуть можешь? – спрашивал представительный мужчина в пиджаке.

– Ды хуй знает, Михалыч.

– Так ты попробуй.

После небольшой паузы:

– Ну, чего? Не лезет?