Мусор

– Надо взять и ёбнуть кувалдой, я говорю, – флегматично произнёс стоявший рядом загорелый рабочий.

– Да погоди ты, успеем, – ответил ему начальник. – Ну, как? Пролезла?

– Ды нет, ёптыть, нащупать не могу…

– Ну и всё тогда, – опять сказал курящий.

Повисла тишина.

– Что, сломалось что-то? – спросил Саша, проходя мимо.

– Прорыв, – с готовностью ответил смуглый, втаптывая в камни выброшенный окурок.

– И долго чинить будете?

– Хрен знает! Надеемся, что нет, – вздохнул, выпрямляясь, человек в пиджаке.

«Вот: три дня прожил – и уже вернулся в ритм города. Уже хочется задавать вопросы незнакомым людям и даже, может быть, постоять с ними, поболтать».

Тюрин поднимался всё выше. Сегодня солнце не дурило Боголюбов, и было ясно, что в городе – осень, причём глубокая: тёплая, чистая, безветренная, но осень. Тонкие жёлтые листья как будто удерживались на ветвях из последних сил; высокие сиреневые цветы провожали его, ритмично покачивая взъерошенными головами, от каждого почти дома. В воздухе горько пахло кострами, и то и дело по пути ему попадались женщины, сгребавшие листья и что-то копавшие в своих уличных палисадниках.

Идти до улицы 50-летия Победы предстояло практически на противоположный конец города, и он преодолел это расстояние примерно за полчаса. До наззначенной встречи с Жанной оставалось ещё минут двадцать, однако десять из них он шёл по уже найденной улице, которая уводила пешеходов, петляя, в пушистый, изумрудный сосновый лес. Здесь было так же тихо, как у них в низине, но не так свежо, и сладко пахло хвоей. Под ногами снова крупная, местами больно врезавшаяся в подошвы кроссовок, щебёнка. Посредине улица прервалась большой лужей, поросшей, как болото, камышами, и её пришлось обойти по грязной кромке. Неподалёку паслась бородатая коза. Она посмотрела на него грустно и вдруг протянула: «М-м-е-е-е». Саша прошёл сильно дальше и обернулся – она всё так же стояла и выжидательно глядела ему в след.

Жаннин дом был последним на улице: большое пространство, окружённое новеньким гофрированным забором коричневого цвета, с трёх сторон обступили высокие сосны: их зелёные макушки были так далеко, они сильно качались, хотя особенного ветра не было, и мучительно скрипели. Отчего-то стало страшно, что вот-вот они повалятся вниз, задавят своими шершавыми стволами, и закружилась голова. Он прочёл выведенное мелом прямо на воротах: “ЕСТЬ молоко, сыр, мотыль. НЕТ мёда”.

Когда Тюрин подошёл ближе, в щель высунулся длинный собачий нос: она залаяла неистово, прерываясь только, чтобы понюхать воздух, и снова продолжала, прищёлкивая оскаленными зубами. Казалось, её лай слышит весь мир. Саша отступил дальше, но собака уже не собиралась униматься. Послышался мерный гул, и на дороге показался старый грязно-белый фургончик Фольксваген. По мере приближения, Тюрин разглядел и латинские буквы на номере («Флажок чей? Польский, что ли?»), и светловолосую женщину, сидевшую за рулём, расположенным слева. Лихо завернув возле него, фургон припарковался у ворот: боковая его дверь была бордового цвета, а сзади оказалась довольно внушительная вмятина. Водительница бойко выпрыгнула: высокая, худощавая женщина лет сорока, с бледным лицом, впавшими щеками, с выцветшими русыми волосами, завязанными в тощий пучок; он вспомнил её, стоявшую на первом плане на видео с плакатом. Павлопосадский платок, накинутый на плечи поверх расстёгнутой куртки, монастырская юбка до пола в мелкий жёлтый цветочек. Сбоку у неё болталась небольшая, но сильно нагруженная спортивная сумка, и от тяжести женщина всё время сильно склонялась вбок. Она повернулась в профиль, отодвигая тяжёлую дверь в салон, и тогда Саша с удивлением увидел большой беременный живот, казалось, никак не стеснявший её движений.

– Выходите! А ну, прекратите! Выходите, сказала, – крикнула она внутрь, и из машины поочерёдно стали выпрыгивать девочки в цветастых платьицах, одна меньше другой: три справились сами, поддерживаемые за руки, а четвёртую, совсем малютку, сперва наполовину скрывшись в салоне, на руках вынесла мама и удобно усадила на свой большой живот.

– Жанна? Давайте я вам помогу.

Тюрин приблизился. Это не было жестом, призванным начать доверительный разговор и вызвать расположение. Он действительно испугался, как эта тщедушная женщина справится с таким обилием тяжестей, не навредив нерождённому ребёнку. Собачий лай слился с детскими криками и грохотом – это старшие девочки громко стучали ладошками в металлические ворота.

– Ничего, – ответила Жанна, опуская младшую дочь на землю и сильным движением захлопывая дверцу. – Вы, наверное, хотели что-то купить?

– Э-э-э, нет. Дарья Иванова… –«Чёрт, она же была замужем; может, фамилия теперь другая?», – … не предупреждала обо мне? Я хотел поговорить о…

– Ой, – смущённая, она комедийным жестом хлопнула себя по лбу, а потом развела руками, показывая всю свою растерянность и одновременно поясняя её причину, – конечно, простите меня, я совсем забыла!

– Это я виноват, я пришёл раньше!

– Ничего, ничего, – продолжала Жанна, очень нежно улыбаясь. –Проходите.