Муссон

– Думаю, добропорядочные жители Плимута предпочли бы нападение французов твоему вчерашнему визиту. – Он покосился на Тома. – Ты как себя чувствуешь после вчерашнего, Клебе?

– Да я спал как младенец, Эболи. С чего мне чувствовать себя плохо?

Том попытался улыбнуться, но это плохо получилось. Его глаза все еще оставались покрасневшими.

– Что ж, для юности это нормально. – Эболи покачал головой в насмешливом удивлении.

Усмехнувшись, Том пришпорил коня и перемахнул через живую изгородь. Эболи поспешил за ним, и они поскакали вдоль холма к роще темных деревьев, приютившихся в распадке.

Наконец Том остановил лошадь. Спешившись, он привязал животное к одной из ветвей и быстро направился к поляне, на которой стояли многовековые камни, поросшие мхом.

Легенда гласила, что эти камни отмечают могилы неких древних людей, похороненных здесь в незапамятные времена.

Том выбрал между ними подходящее место, позволяя не голове, а ногам вести его. Наконец он топнул по мягкому торфу.

– Здесь! – решил он.

Эболи шагнул к нему с лопатой в руках. Вонзив лопату глубоко в землю, он начал копать.

Когда Эболи остановился, чтобы передохнуть, Том занял его место.

Наконец яма стала глубиной по пояс. Выбравшись из нее, Том вернулся к привязанной лошади. Расстегнув пряжку и откинув верх седельной сумки, он осторожно достал из нее нечто, завернутое в ткань. Поставив груз на землю рядом с ямой, Том снял ткань. Под ней оказался большой широкогорлый кувшин. Сквозь стекло на Тома смотрела с язвительной насмешкой голова аль-Ауфа.

– Ты прочитаешь молитву о мертвом, Эболи? Твой арабский лучше моего.

Эболи начал читать молитву, и его сильный низкий голос странным эхом разносился по темной роще.

Когда Эболи умолк, Том снова завернул кувшин в ткань, скрыв его жуткое содержимое, и опустил на дно приготовленной для него ямы.

– Ты был храбрым человеком, аль-Ауф. Пусть твой Аллах простит тебе твои грехи, потому что они многочисленны, тяжелы и достойны сожаления.

Они засыпали могилу землей и утоптали почву. А потом уложили сверху зеленый дерн, чтобы скрыть потревоженное место.

Вернувшись к лошадям, они вскочили в седла. И Эболи в последний раз оглянулся на рощу.

– Ты убил его в битве один на один, – негромко сказал он, – и ты обошелся с его телом уважительно. Ты становишься настоящим воином, Клебе.

Они развернули лошадей и вместе поехали через пустошь к морю.

Хэл Кортни как будто осознал, что из песочных часов его жизни просыпаются последние песчинки. Его мысли то и дело возвращались к смерти. Оставаясь в постели, он вызвал из города мастера-каменотеса и показал ему свой рисунок собственного надгробия.

– Я отлично понял, чего вы от меня хотите, милорд.

Каменотес был седым, но крепким; каменная пыль въелась во все поры его кожи, окрасив ее в серый цвет.

– Конечно, ты понял, Джон, – кивнул Хэл.

Этот человек был настоящим художником резца. Он изготовил саркофаги для отца Хэла и для всех его жен. И вполне естественно, что он проявит все свое мастерство для хозяина Хай-Уилда.

Потом Хэл приказал, чтобы похороны его отца провел епископ. Телу сэра Фрэнсиса надлежало наконец упокоиться в саркофаге, который Джон, мастер-каменотес, приготовил для него почти два десятилетия назад.

Церковь наполнилась членами семьи и теми, кто знал сэра Фрэнсиса Кортни. Слуги и рабочие из имения, одетые в лучшую одежду, тоже пришли, усевшись в задних рядах.

Хэл сидел в середине прохода, в специальном кресле, приспособленном для него столярами имения: с высокими подлокотниками, которые поддерживали Хэла, и с крепкими ручками снаружи по четырем углам, чтобы кресло могли нести четверо сильных лакеев.

Остальные члены семьи Кортни сидели в первом ряду.

Здесь было с десяток кузенов и кузин, дядюшек и тетушек, а также прочая родня. Уильям сидел ближе всех к отцу, и Элис – рядом с ним. Она впервые появилась на людях после той ночи, когда Том пытался ворваться в их личные апартаменты.

Элис надела траурное черное платье, ее лицо скрывалось под густой темной вуалью.

Но когда она приподняла вуаль, чтобы промокнуть платком глаза, Том наклонился вперед и увидел, что ее лицо сбоку распухло, глубокий порез на губе покрылся черной коркой, а старый уродливый синяк на щеке уже побледнел, переливаясь фиолетовыми и зелеными тонами. Элис почувствовала взгляд Тома и поспешно опустила вуаль.

На скамье по другую сторону прохода сидели почетные гости: четыре рыцаря ордена Святого Георгия и Священного Грааля.

Николас Чайлдс и Освальд Хайд приехали из Лондона вместе. Отец Элис, Джон Гренвиль, прискакал из собственного огромного поместья, граничившего с Хай-Уилдом, со своим младшим братом Артуром.

После церемонии все вернулись в большой дом на поминальный пир. Семья и почетные гости ели в главной столовой, а для простого люда в конюшенном дворе установили временные столы, ломившиеся от еды и напитков.