Муссон

Том схватил кожаный мешок, лежавший на палубе фелюги, и перескочил через узкую полоску воды, разделявшую суда; следом за Эболи он полез вверх по веревочному трапу. Фелюга, освободившись, отправилась своим путем. Когда Том перекинул ногу через поручень, Нед Тайлер, стоявший у руля, торжественно отсалютовал ему.

– Добро пожаловать на борт, капитан, – сказал он.

– Спасибо, мистер Тайлер. Я не вижу причин, чтобы здесь задерживаться. Приведи корабль к ветру, будь любезен.

Он бросил мешок Сары на палубу и пошел на корму. Когда «Ласточка» развернулась, дау с Гаем находилось в двух сотнях ярдов позади и продолжало двигаться, но сторожевик уходил так быстро, что дау казалось стоящим на якоре.

Гай опустил обнаженный меч, его плечи удрученно ссутулились, лицо искривилось от разочарования и ненависти.

Когда арабы увидели, что Том поднялся на палубу корабля, они уже не могли сдерживаться и открыли бешеный огонь, но Гай словно и не заметил этого. Он полностью сосредоточился на своем близнеце.

Они смотрели друг на друга, пока суда медленно расходились.

Сара подошла к Тому и встала рядом с ним. Рука об руку они смотрели на лодку, пока высокая фигура Гая не превратилась в неразличимую точку. А потом «Ласточка» обошла оконечность мыса, оставив в прошлом залив Занзибара, и дау пропали из виду.

* * *

Дориан Кортни наконец поднялся. Он долго стоял на коленях, молясь Богу своих предков. Не спеша подойдя к краю утеса, он наклонился, чтобы поднять камешек, привлекший его внимание. Облизнув камешек, Дориан повернул его к солнцу. Это оказался розовый агат, пронизанный светло-голубыми слоями и увенчанный кристаллом алмазной чистоты. Он поражал красотой.

Дориан протянул руку и выпустил камень из пальцев, а потом наблюдал, как тот падает с высоты в пять сотен футов вдоль отвесной стены утеса. Камень пропал с глаз еще до того, как ударился о воду внизу. И ни всплеска, ни ряби не появилось на поверхности, никаких знаков того, что нечто столь прекрасное вообще существовало. И вдруг, впервые за почти семь лет, Дориан подумал о маленькой Ясмини, точно так же бесследно исчезнувшей из его жизни.

Порыв ветра раздул на нем просторную одежду, но Дориан уверенно стоял на широко расставленных ногах, не боясь пропасти перед собой. Справа от него уходила вверх голая красная скала, расколотая узкой долиной. В ее глубине виднелись пальмы, кое-как цеплявшиеся за камни, и дальше – крыши и белые купола деревни Шихр. Те, с кем пришел сюда Дориан, разбили лагерь дальше в долине, среди невысоких деревьев колючей акации и пальм. Голубые дымки костров поднимались прямо вверх, пока не добирались до того уровня, где уже с вершин утесов дул ветер, и тогда уплывали в сторону запретных гор и дюн пустыни.

Заслонив ладонью глаза от солнца, Дориан посмотрел на море. Корабли уже подошли ближе. Четыре больших дау с высокими бортами и плетеными парусами. Флотилия принца аль-Малика. Их было видно с самого рассвета, но теперь им мешал встречный ветер.

Дориан прищурился, оценивая их продвижение, и понял, что пройдет еще много часов, прежде чем они дойдут до бухты и встанут на якорь у берега.

Дориан горел нетерпением и беспокойством. Он уже давно не видел принца, своего приемного отца. Отвернувшись, Дориан направился назад, выбрав тропу, что вела к древней гробнице. Она находилась на гребне этого скалистого мыса, ее купол побелел за сотню лет на пустынном солнце.

Аль-Аллама и шейхи Соара все еще молились, расстелив коврики в тени гробницы и повернувшись лицами в сторону священного города, что находился за сотни миль к северу, по другую сторону сожженной солнцем земли. Дориан замедлил шаг. Он не хотел приближаться к ним, пока не закончилось поклонение.

В Соаре не знали, что Дориан не мусульманин. По распоряжению принца он скрывал это ото всех все то время, что жил здесь. Если бы они узнали правду, поняли, что он неверный, они бы не приняли его в свое племя с такой готовностью. Они верили, что Дориан подвержен какому-то наказанию и потому не может молиться вместе с общиной, а должен выражать свою преданность Аллаху в одиночестве. И в часы молитвы он всегда уходил в пустыню.

А в одиночестве Дориан молился Богу отцов, стоя на коленях в диком краю, но со временем слова давались ему все труднее. Постепенно его одолевало странное чувство: ему казалось, что Бог забыл о нем. Дориан терял веру своего детства и впадал в растерянность.

Он остановился на гребне скалы, глядя на людей, простиравшихся на земле в тени мечети. Уже не в первый раз Дориан позавидовал их нерушимой вере.

Он ждал в отдалении, пока они не закончили молитву и не начали расходиться. Большинство сели на лошадей и поехали по тропе к деревне внизу. Вскоре у гробницы остались лишь два человека.