Мусульманские паломники

Я подошелъ въ ручейку; тихо журча, онъ катился по своему песчаному ложу, блистая серебряными и жемчужными струйками, слегка змившимися отъ камней, загромождавшими путь. Такъ и хотлось зачерпнуть этихъ перловъ и алмазовъ, сверкавшихъ подъ ногами на подобіе баснословной розсыпи, такъ и хотлось умыться этою серебристою влагою, чтобы „заблистать красотою подобно гуріямъ Магометова рая, умывающимся серебристою водою райскихъ фонтановъ“. Кругомъ было такъ торжественно и спокойно, что если-бы не вой гіены, раздававшійся за скалою, какъ надгробный вопль надъ мертвецомъ, лежавшимъ непогребеннымъ въ караван, то можно было бы вспомнить одну изъ тхъ безмолвныхъ лунныхъ ночей, которыя описываетъ волшебными красками „Тысяча и одна ночь“.

Пройдя съ четверть версты по теченію ручейка, я подошелъ къ каменной громад, подходившей съ сверо-востока и замыкавшей въ себ узкую горную уади. Какъ узкая трещина, въ стн чернлось ущелье; его мрачныя, словно прорубленныя, скалы расходились, казалось, только внизу, чтобы образовать ложбинку для ручейка, да на верху, чтобы пропустить снопъ серебристыхъ лучей въ мрачную тснину.

Все ущелье было загромождено камнями, разбросанными въ хаотическомъ безпорядк, и въ каменной стн тснины, и на пути извивающагося змйкою ручейка. Когда я вступилъ въ эту горную трещину, когда охватили меня отовсюду каменныя стны въ свои холодныя объятія, — какъ-то грустно защемило сердце; мн показалось, что я изъ вольнаго простора сіяющей пустыни попалъ въ темницу, изъ трепещущаго, пронизаннаго фантастическимъ свтомъ, воздуха — въ какую-то мрачную, давящую своею неподвижностью атмосферу. Настоящимъ входомъ въ Дантовъ адъ мн казалось это дикое ущелье, которое Абдъ-Алла поэтически прозвалъ почему-то сердцемъ дьявола — кхольбы-эль-шайтанъ.

Гіена, почуявъ приближеніе человка, быстро начала удаляться; ея вой уже слышался все выше и выше и вмст съ тмъ все дальше и дальше, такъ что два мои выстрла, пронесшіеся съ грохотомъ по ущелью и отдавшіеся по нскольку разъ въ горныхъ дебряхъ, служили скоре указаніемъ несносному животному, чмъ дйствительною угрозою. Посл выстрла совсмъ замолкъ марафилъ и саахръ — волшебникъ, испугавшійся не столько гнва пророка и заклинанія съ талисманами Абдъ-Алли, сколько выстрловъ берданки, которые дйствительно были очень эффектны въ мертвой тишин ночи въ горномъ ущель. Даже мрачный худхудъ, другъ афритовъ, до сихъ поръ, несмотря на вс проклятія и самыя ужасныя пожеланія арабовъ, продолжавшій сзывать духовъ пустыни, замолкъ посл двухъ выстрловъ, потрясшихъ всю окрестность. Простякъ Рашидъ, восхищенный эффектомъ берданки, все-таки утверждалъ, что, вроятно, сами африты попрятались по своимъ норамъ и ущельямъ, если они прогуливаясь вблизи, заслышавъ ружье москова, не испугавшагося ихъ близкаго присутствія.

Настоящимъ побдителемъ я вернулся въ нашъ лагерь.

— Аллахъ-арханкулъ, эффенди (Господь тебя помиловалъ господинъ)! Машаллахъ (да будетъ восхваленъ Богъ)! — встртили меня при моемъ возвращеніи.

— Субхану-ву-талэ (Ему честь и слава)! — отвилъ я, стараясь попасть въ тонъ мусульманъ. Этотъ отвтъ до того пріятно поразилъ Абдъ-Аллу, что онъ пожелалъ мн столько благополучій, что я не понялъ и десятой доли ихъ.

Было уже далеко за полночь, когда я воротился съ цлью поскоре лечь спать. Луна сіяла въ полномъ величіи на серебристой синев неба, озаряя спавшую непробуднымъ сномъ пустыню; костры потухали по недостатку топлива; верблюды дремали сладко; только люди еще не могли успокоитбся. Долго еще продолжались толки и шопотъ и разговоры; много еще было прочтено молитвъ и стиховъ изъ корана, много душеспасительнихъ изреченій было произнесено для назиданія некрпкимъ въ вр; много еще проклятій раздалось въ ночной тиши несчастнымъ афритамъ, худхуду и марафиламъ, которымъ, вроятно, пришлось бы разсыпаться въ прахъ, если-бы хотя одна сотая пожеланій, сыпавшихся на ихъ головы, могла бы исполниться… Мало-по-малу, однако, вс начали поуспокоиваться. Абдъ-Алла, пожелавъ мн спокойной ночи, отправился въ свою палатку.

— Леилькумъ-саиди (пріятнаго сна)! — отвчалъ я ему по-арабски, подученный Букчіевымъ.

— Раббэна-таликъ-муселемъ-эффенди (Господь да сохранитъ, тебя, благородный господинъ)! — проговорилъ самымъ нжнымъ голосомъ старый шейхъ, уже опуская полотнища своего шатра.

Двое часовыхъ были оставлены на всякій случай Абдъ-Аллою; съ своей стороны, я поставилъ на первую очередь Рашида. Вс трое ночныхъ караульныхъ собрали со всхъ костровъ оставшійся горючій матеріалъ, зажгли огонекъ, осмотрли тщательно оружіе, и закуривъ свои длинныя трубки, которыхъ было много у хаджей, расположились коротать свою очередь до второй смны. Когда Ахмедъ и Юза улеглись, а Букчіевъ забрался подъ свой шатеръ, я обошелъ еще разъ весь караванъ, уже начинавшій укладываться, а потомъ и самъ собрался. отдохнуть посл треволненій ночи.