Мусульманские паломники

Невольно я прислушивался въ безмолвію пустыни при этихъ словахъ Юзы, но ничего не было слышно, кром разв легкаго лепетанія катившагося по песку ручейка. Мой проводникъ замолчалъ и прислушивался тоже, какъ будто онъ ожидалъ чего-то. Нсколько минутъ продолжалось это молчаніе.

Немного мы прождали… и дождались. Глухой, отрывочный, словно замогильный звукъ, несшійся какъ будто изъ группы скалъ, замыкающихъ выходъ изъ нашей уади, прервалъ ночное безмолвіе пустыни.

— Слышишь, эффенди, какъ стонетъ вдали худхудъ (таинственная птица арабскихъ сказаній); онъ сзываетъ афритовъ на ночное пиршество, — вдругъ произнесъ Юза трепетавшимъ отъ страха и волненія голосомъ.

Я прислушался еще внимательне въ этому таинственному крику и взглянулъ невольно и на Юзу, и за Абдъ-Аллу, и на другихъ арабовъ. Мой проводникъ, обыкновенно смлый, на этотъ разъ слегка вздрогнулъ; при слабомъ отблеск костровъ казалось, что бронзовое лицо его стало блдне. Букчіевъ былъ спокоенъ, а Абдъ-Алла сидлъ неподвижно какъ статуя, словно замеръ на мст, прислушиваясь въ стонамъ миической птицы. Прошло еще минуты дв… Зловщіе крики невдомаго пвца становились все рзче и рзче, и, казалось, приближались. На моемъ храбромъ Рашид, смло глядвшемъ въ глаза смерти, теперь не было и лица. Близость непогребеннаго трупа и безъ того дурно дйствовала на суеврнаго проводника, а при дикомъ крик худхуда онъ трясся, какъ осиновый листъ. Многіе въ караван уже спали давно, измученные дневнымъ переходомъ; бодрствующіе же видимо чувствовали себя не лучше, чмъ Рашидъ. Нсколько минутъ длилось это всеобщее оцпенніе, которое дйствительно могло разстроить нервы, даже не поддающагося общему влеченію, человка; но худхудъ не замолкалъ. Его потрясающіе, леденящіе душу крики, казалось, вырывались изъ могилы; въ тхъ заунывныхъ протяжныхъ стонахъ слышался и вой дикаго звря, и стонъ умирающаго, и вопль страдальца, и еще что-то такое, чему нтъ опредленія на язык человческомъ…

Вдругъ Абдъ-Алла приподнялся; его могучая фигура встала какъ привидніе, слегка озаренное отблескомъ востра. Онъ приподнялъ руку, поднялъ глава въ небу и торжественно спокойнымъ голосомъ произнесъ:

— Да проклянетъ Господь этого дьявола, а насъ помилуетъ. — Какъ могучее заклинаніе, прозвучали эти слова въ ночной тни въ мертвой пустын и замерли въ отдаленіи… Старый хаджа, полуосвщенный пламенемъ костра, казался настоящимъ жрецомъ подземнаго бога, заклинающимъ силы ада и преисподней и вызывающимъ духовъ. Я поглядлъ тогда снова на арабовъ. Большинство паломниковъ переполошилось, на лицахъ всхъ былъ написано не то изумленіе, не то страхъ. Боязливо перебирая четки и бормоча про себя священные зурэ изъ корана, они исповдывали Бога и его великаго пророка.

Снова застоналъ худхудъ, и на этотъ разъ ближе… Какъ изъ каменной могилы, отражаясь и дробясь на ржущіе ухо, тянущіе душу мотивы, слышались эти отрывистые звуки. Я былъ хорошо знакомъ съ ними, и въ горахъ Ливійскихъ въ Египт въ Феран, дебряхъ Синая и Акабинскихъ альпахъ, я слышалъ не разъ эти звуки, дйствующіе обаятельно на самаго хладнокровнаго человка; я зналъ, что страшный худхудъ не что иное какъ горная сова. Мн припомнились тогда т свтлыя майскія и апрльскія ночи въ лсахъ нашего свера, и Филяндіи, Пріонежь и на Урал, когда я на зар своей скитальческой жизни съ такимъ же трепетомъ, какъ и эти арабы, прислушивался къ страшнымъ завываніямъ совъ и филиновъ… Я помню, какъ тогда у меня замирало и трепетало сердце, какъ стучало въ вискахъ, какъ холодло въ голов, и волосы какъ-то ерошились невольно, когда пятнадцатилтнимъ юношей, забредшимъ ночью въ дикую тайгу и заночевавшимъ у востра, я прислушивался къ крикамъ и стонамъ лшихъ и русалокъ, какъ называютъ на Руси темныхъ ночныхъ виртуозовъ лса. Много лтъ прошло съ тхъ поръ; позже я уже часто съ удовольствіемъ слушалъ концерты совъ и филиновъ въ нашихъ сверныхъ лсахъ на охотничьей сидьб въ короткія весеннія ночи; но въ ночь афритовъ и я поддался отчасти чувству, какъ и десять лтъ тому назадъ. Обстановка была, правда, самая располагающая. Кругомъ меня въ пустын творились молитвы, усердно призывалось имя Аллаха, какъ заклинаніе, шепталось „ля-иллехи-иль-аллахъ“, и трепетно вс прислушивались въ эту ночь злыхъ духовъ, какъ будто ждали появленія неземныхъ существъ. Съ такимъ священнымъ трепетомъ древніе жрецы и заклинатели ожидали появленія изъ мрака своихъ божествъ или духовъ, которыхъ они вызывали. Легкое замираніе костра, всполошившійся лагерь, безмолвіе пустыни и мертвецъ, лежащій среди живыхъ, какъ нельзя боле способствовали тяжелому состоянію духа у суеврныхъ и безъ того арабовъ.

Худхудъ все еще не умолкалъ; его дикіе, заунывные и рзкіе криви, то приближаясь, то отдаляясь, одни нарушали безмолвіе пустыни. Немного прошло еще времени, вроятно казавшагося часами для трепетавшихъ хаджей, какъ другой, тянущій душу вой жалобно раздался не вдалек отъ нашего каравана; казалось, эхо въ недалекомъ дивомъ ущель усиливало этотъ отвратительный звукъ.