Мусульманские паломники

Пока Букчіевъ и Юза повствовали мн о знаменитомъ паломник мусульманства, возсдавшемъ вмст съ нами, костеръ нашъ то вспыхивалъ ярко, озаряя живописную группу, среди которой старый шейхъ казался настоящимъ патріархомъ, то опять погасалъ, пока Ахмедъ и Рашидъ не подкладывали снова сучковъ тарфы (маниоваго дерева) или сухого бурьяна. Абдъ-Алла и Букчіевъ остались у насъ ужинать. Ми ничего не могли предложить своимъ гостямъ, кром той же бурды, которую ли сами. Хотя Юза — нашъ поваръ, и величалъ ее громкимъ именемъ супа, но то было самообольщевіе, и наше варево походило не столько на супъ, сколько на пойло для коровъ, въ которомъ были сварены вмст и хлбъ, и оливки, и финики, и все это было подкрашено для цвта и вкуса краснымъ виномъ. Небольшой кусочекъ перепелки, убитой мною на восход солнца въ тотъ день, служилъ вторымъ блюдомъ, а сладкіе финики составляли недурной, но сильно прівшійся дессертъ. Повши, мои собесдники смолкли; даже словоохотливый Букчіевъ молчалъ, о чемъ-то задумавшись; Рашидъ и Ахмедъ дремали, а старый Абдъ-Алла, затянувшись душистымъ наргилэ, который онъ сперва предложилъ мн, сидлъ, потупивъ свои глаза, какъ буддистъ, и погрузившись въ свою священную нирвану. Казалось все смолкло, все приготовлялось ко сну; даже костеръ нашъ, не поддерживаемый никмъ, началъ потухать. Только отъ меня сонъ бжалъ далеко; я всталъ и пошелъ въ своимъ паціентамъ; обернутые въ блье, какъ бы въ саваны, они лежали неподалеку, около другого, тоже полупотухающаго огонька. Вокругъ курившагося небольшого костра сидло нсколько хаджей, дежурившихъ у своихъ умирающихъ сотоварищей, съ которыми они раздлили много горя и лишеній, проведя десятки дней на многотрудномъ пути въ священной Кааб. Полумерцающій огонекъ слабымъ багровымъ свтомъ озарялъ, и саваны живыхъ мертвецовъ, и испитыя физіономіи людей, сидвшихъ вокругъ пламени…

Пустыня, объятая ночнымъ спокойствіемъ, спала мертвымъ сномъ… Легкая ночная свжесть смнила удушающій дневной зной. Воздухъ, казалось, благоухалъ. Дышалось какъ-то легко, свободно, полною грудью… Бъ благовоніяхъ пустыни былъ заключенъ чистый бальзамическій, озонированный воздухъ не загрязненный міазмами. Чуднымъ голубымъ шатромъ покрыло небо пустыню, какъ бы сжимая ее въ своихъ объятіяхъ… И въ неб, и наземд, и въ воздух, все было такъ тихо, торжественно и спокойно… Пустыня спала мертвымъ сномъ, погрузившись въ ту дымку полумрака, который не есть ни туманъ, ни испареніе, а какое-то среднее состояніе между свтомъ и тьмою, въ которомъ тонутъ вс рельефы, вс очертанія, вс цвта, и выступаютъ одни легкіе абрисы, одни цвтовыя отраженія. Небо спало тоже, но не тмъ мертвеннымъ сномъ, какъ пустыня… Въ немъ виднлась, чудилась незримая, особенная, широко разлитая жизнь… Оно жило жизнью милліоновъ свтилъ, мерцавшихъ въ его голубомъ простор, оживлялось милліонами серебристыхъ лучей, которыхъ совокупность придаетъ особенный фосфорическій оттнокъ звздному небу, видный только въ пустын въ безлунныя, но чудныя звздныя ночи.

Вдали на голубоватой дымк, ближе въ горизонту виднлись неясные очертанія горныхъ массъ, которыхъ зубчатыя вершины казались Юз таинственными горами Кафа, замыкавшими плоскую, по понятіямъ мусульманъ, поверхность земли. Въ тхъ горахъ еще не ступала нога человка; въ ихъ дебряхъ живутъ злые геніи — африты — полустихійныя существа, старающіяся днемъ и ночью вредить Аллаху и его любимому созданію — человку. Ихъ не любитъ пророкъ, но безконечно милосердный Аллахъ терпитъ ихъ, какъ и гяуровъ (неврныхъ) и другую нечисть, до поры, до времени.

— Смотри, эффенди, — вдругъ произнесъ Юза, приподнимаясь и указывая на падающую звзду, — то долготерпливый Аллахъ послалъ огненную стрлу, чтобы поразить африта, совершившаго много горя людямъ и пророку. Да сокрушитъ Господь врага вры, — прибавилъ онъ, провожая глазами блестящій метеоръ, оставившій длинную серебристую ленту на своемъ пути.

— Оборони меня Господи отъ злого духа! Злой афритъ въ эту ночь иметъ большую силу, эффенди, — пояснилъ мн дальше мой проводникъ. — Сегодня ночь афритовъ, въ которую джины (тоже злые духи) пустыни собираются вмст, чтобы играть человческими головами; ихъ приносятъ съ собою нечестивцы (да проклянетъ ихъ Аллахъ за вка!) Эльдабахъ (гіены) и эльтибь (шквалы) сбгаются сотнями на эту игру афритовъ и воютъ вокругъ ихъ собранія, и когда вой тотъ дойдетъ до ушей Алллха. онъ посылаетъ свое огненное копье или стрлу, чтобы разогнать отверженныхъ. Посмотри, эффенди, — продолжалъ дале Юза, — кругомъ спятъ и горы, и песокъ; какъ тихо все вокругъ, во не спятъ африты. У ручья, который создалъ пророкъ да утоленія жаждущаго путника и верблюда, живутъ джинъ и афритъ. Въ эту ночь они бродятъ по пустын и носятся въ вид пара надъ сыпучими песками. Въ каждой гор, каждомъ ручь, каждомъ дерев, живетъ свой джинъ или афритъ, который выходитъ по ночамъ и пугаетъ путниковъ. Храни меня отъ него Господь! Прислушайся чуткимъ ухомъ, эффенди!