Мусульманские паломники

— Хотя ты и гяуръ, благородный московъ, — продолжалъ старикъ, — но ты не франкская собака, которая лаетъ на Бога и великаго пророка (да будетъ благословенно во вки имя его); ты примешь и оцнишь этотъ мой даръ. Въ немъ хранится великій талисманъ: кусокъ изъ стнки Каабы и листъ его священнаго древа, обрызганные водою источника пророка. Да хранитъ тебя пророкъ своею силою. Въ дальней Московіи ты не забудь меня, а я на берегахъ Нила и въ пустыняхъ Геджаса, пока живъ, буду помнить и повторять твое доброе имя — Искандеръ (Александръ) московъ. Аалейкумъ-ель-саламъ-ву-рахметъ-лиллахи-ву-варакату (да будетъ надъ тобою милость Господня, его благодать и благословеніе)… Прощай!.. — Старый шейхъ замолчалъ и наклонилъ свою сдую голову. Какъ могъ, я при помощи Юзы и Букчіева благодарилъ его и выразилъ т же добрыя чувствованія, какія высказалъ и Абдъ-Алла.

— Быть можетъ, мы съ тобою и снова увидимся, Абдъ-Алла, — сказалъ я на прощаніе.

— Аллаху-далемъ, иншаллахъ (Богу все вдомо, какъ Ему угодно), — отвчалъ старикъ.

Получивъ отъ стараго шейха такой цнный подарокъ, который былъ для него дороже всего, я не зналъ, чмъ отблагодарить старика. Къ счастью, у меня въ сумк нашлась моя фотографическая карточка, которую я и преподнесъ Абдъ-Алл. Этотъ подарокъ до того обрадовалъ его, что онъ, какъ ребенокъ, выражалъ свое удовольствіе. Долго, долго онъ разсматривалъ мой портретъ, а потомъ воскликнулъ:

— Джаибъ-валляхи (удивительно, клянусь Богомъ)! — Съ этими словами старикъ протянулъ об руки, и мы съ нимъ обнялись на прощаніе. Затмъ Абдъ-Алла слъ на своего верблюда, и раскачиваясь, огромное животное поднялось.

— Рабэна-шаликъ-я-эффенди (Господь да сохранитъ тебя) — закричалъ, кивая головою и прикладывая руку къ груди, старый шейхъ, когда его хеджинъ двинулся.

— Аллахъ-маакумъ (Богъ съ тобою)! — отвчалъ я. — Миръ твоей душ во вки! — Ювз, Рашидъ и Ахмедъ произнесли длинныя прощальныя рчи, на которыя, уже сидвшіе на верблюдахъ, хаджи отвчали тоже длинными привтствіями и пожеланіями.

— Да сохранитъ тебя Господь и да умножитъ твое счастье Аллахъ! — крикнулъ еще разъ Абдъ-Алла, оборачиваясь ко мн и кивая головою.

Затмъ старикъ поднялъ правую руку къ небу, и что-то зашептали его, оттненныя шелковистыми усами и бородою, уста. Абдъ-Алла, вроятно, молился на меня и призывалъ благословеніе пророка на мою голову.

Наконецъ, караванъ хаджей тронулся. Букчіевъ простился со мною по-русски; другіе паломники сыпали на меня цлый градъ прощальныхъ привтствій и пожеланій всего лучшаго. Имя Аллаха и его великаго пророка слышалось въ каждой ихъ фраз, каждомъ привт, чуть не въ каждомъ слов.

Караванъ пошелъ рысцей. Хаджи быстро удалялись, оставивъ одного изъ своихъ товарищей спать вчнымъ сномъ въ горячемъ песк пустыни, какъ искупительную жертву за свое паломничество. Сегодня или завтра они погребутъ еще двухъ своихъ сотоварищей, уже не принадлежащихъ жизни, въ той же пустын, а сами пойдутъ все также бодро впередъ и впередъ, не страшась ни трудовъ, ни лишеній, ни даже смерти. Да и чего имъ теперь страшиться? Они вдь хаджи — люди божіи, присные пророку…

Мы остались опять одни въ пустын. Солнце уже выходило изъ-за горизонта, и пустыня засверкала огнемъ, пурпуромъ и лазурью… Пора и намъ въ походъ.

Мы испили въ послдній разъ изъ горнаго потока его журчащей прохладной воды и сли на своихъ добрыхъ хеджиновъ. Юза схватилъ моего верблюда на поводъ и повелъ его впередъ.

Я оглянулся въ послдній разъ на привтливый уголокъ, пріютившій насъ въ пустын, и мы тронулись…

Передъ нами, залитый солнцемъ, стоялъ свжій, вчера насыпанный надъ трупомъ Хафиза, холмикъ. Мои проводники зашептали молитвы. Между тмъ, день разгорался все сильне и сильне. Горизонтъ блисталъ золотомъ и огнемъ, а огромный шатеръ неба — дивною лазурью. Въ поднебесь высоко кружились какія-то черныя птицы. То, вроятно, коршуны-стервятники пустыни уже почуяли своимъ чуткимъ носомъ добычу, и ихъ зоркій главъ уже разсмотрлъ, вроятно, и небольшой холмъ, возвышавшійся надъ могилою Хафиза. Они слетаются на свой пиръ, который увидитъ одна пустыня, да солнце, да голубое небо…

Все шибче и шибче шагали наши верблюды, какъ бы стараясь унести насъ подальше отъ одинокой могилы, которая уже затерялась на желтоватомъ фон пустыни… Скоре впередъ и впередъ… Но нашъ путь еще далекъ… Передъ нами пока широкая даль — пустыня, черезъ которую насъ мчатъ быстро «корабли» песчанаго моря. Тамъ, на свер, за тою цпью горъ, что потянулась въ востоку, въ Петр и Моавіи, и вокругъ Мертваго моря, лежитъ та страна, куда правитъ путь нашъ маленькій караванъ. Та страна была когда-то названа обтованною и тогда она текла медомъ и млекомъ — а теперь и тамъ одна голая пустыня да холмы, за которыми прячется Іерусалимъ…

А. Елисевъ.