Мусульманские паломники

Хотя и много разъ верблюды испытали этотъ процессъ, но все-таки до сихъ поръ не могли привыкнуть къ нему и старались увернуться всячески отъ предстоящей имъ непріятности. Нкоторыя животныя пытались даже отбжать отъ каравана, не говоря уже о томъ, что лечь упрямились совершенно. Но хаджи — народъ бывалый, и управлять «кораблями пустыни» они умють еще лучше, чмъ моряки своимъ судномъ. Два, три непереводимая междометія, не передаваемыя европейскимъ горломъ, и потягиваніе за уздечку принуждаютъ упрямца согнуть колни и лечь на землю. А не слушается «корабль пустыни», реветъ, плюется, лягается, кусается, что случилось съ двумя упрямцами изъ каравана хаджей, то стоитъ только потянуть изо всей силы уздечку или, еще лучше, за продтый черезъ ноздри ремень — и строптивый зврь успокаивается. Помогаетъ еще упираніе ногою въ колно животнаго, что заставляетъ его согнуть ноги. Когда верблюдъ легъ на землю — главное уже сдлано. На горбину животнаго накладывается особенная упряжь, различная для верхового и вьючного верблюдовъ. На горб послдняго укрпляется рауіэ — деревянный переплетъ, на который накидываются оба вьюка, удерживаемые въ равновсіи только собственною тяжестью, которая одинакова для того и другого, по возможности. Также нагружаются и верблюды-водоносы; такихъ въ караван хаджей было около пяти. Верховой же хеджинъ снаряжается иначе; на спину ему набрасываютъ серджъ — нчто въ род сдла, укрпленнаго подпругою, проходящею черезъ шею и животъ, и неудобное сиднье, покрытое или кускомъ войлока или овчины — фарра, которая часто очень ярко окрашивается.

Черезъ полчаса весь огромный караванъ снарядился. Несчастныхъ больныхъ, скоре умирающихъ, тоже подвсили какимъ-то особеннымъ образомъ на плащахъ сбоку верблюжьяго горба, что вышло впрочемъ довольно удачно, такъ что я даже удивлялся искусству арабовъ въ этомъ отношеніи, зная по опыту военнаго времени, какъ трудно транспортировать раненыхъ или больныхъ.

Несчастные все еще не выходили изъ сопорознаго состоянія; они просыпались гораздо рже, грозя скоро заснуть на вки. Судороги въ икрахъ очень часто сводили ихъ ноги, а рзь въ живот заставляла ихъ даже въ безсознательномъ положеніи схватывать руками нестерпимо болвшія мста. Лица этихъ страдальцевъ изображали вс т муки, какія только можетъ вынести человкъ въ предсмертной агоніи.

Нашъ небольшой караванъ собирался тоже, но собирался гораздо скоре, такъ какъ Юза и Ахмедъ изловчились быстро нагружать нашихъ верблюдовъ, несмотря на то, что грузъ нашъ былъ очень сложенъ.

Много совтовъ далъ я черезъ Букчіева Абдъ-Алл и прочимъ хаджамъ относительно обращенія съ больными и въ особенности на счетъ извстной осторожности въ употребленіи одеждъ умирающихъ и больныхъ; но слова мои, вроятно, падали на камень, потому что, какъ говорилъ Букчіевъ, платье погибающихъ смло одвается ихъ сотоварищами.

Скоро снарядились совсмъ оба каравана. Начались и самыя минуты разставанія. Немного времени мы провели вмст, но пережили и перечувствовали въ эти двое сутокъ столько, сколько иногда не переживешь въ мсяцъ. Несмотря на то, что я въ своихъ блужданіяхъ по блу свту привыкъ ко всевозможнымъ встрчамъ, привыкъ сходиться и разставаться, но тутъ мн какъ-то особенно грустно было прощаться съ моими хаджами… Правда, они были люди честные, хорошіе, не старавшіеся утащить что-нибудь, гд плохо лежитъ, какъ другіе арабы, встрчавшіеся намъ, но все-таки между нами было такъ мало общаго, что едва ли что-нибудь могло связывать насъ между собою… Несмотря на это, однако, что-то невдомое тянуло и привязывало меня въ каравану хаджей, первому изъ встрченныхъ нами въ пустын.

— Прощай, эффенди, — говорилъ мн старый шейхъ Абдъ-Алла. — Въ твоемъ сердц нтъ коварства, ни лжи, оно блеститъ, какъ капля росы на солнц, чистотою своей правды; языкъ твой нераздвоенъ, какъ и у стараго Абдъ-Аллы; мы были друзьями… Абдъ-Алла полюбилъ тебя, храбрый московъ, и не забудетъ тебя никогда. Аллаху-акбаръ! Онъ сближаетъ людей, хотя между ними лежитъ цлая страна, но онъ и разлучаетъ ихъ, когда ему это угодно. Ты пойдешь въ Эль-Будсъ, благородный московъ, а потомъ черезъ моря на свою благословенную родину, а мы пойдемъ въ Эль-Масръ и въ землю благодатнаго Нила. Ты будешь далеко, но у-аллахъ (клянусь Богомъ)! мысль моя всегда будетъ стремиться къ теб, и въ сердц Абдъ-Алли всегда найдется уголокъ, гд останется память о теб, московъ! Помни и ты стараго Абдъ-Аллу, а онъ всегда благословитъ твое имя. Мои братья тоже шлютъ теб прощальный привть. Абдъ-Алла бденъ; онъ ничего не можетъ подарить своему другу. Прими отъ меня хотя этогь малый и вмст съ тмъ великій подарокъ.

Съ этими словами старый шейхъ подалъ мн небольшой свертокъ, обернутый въ шелкъ.