Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Впрочем, участь картин «облегчает» то, что лучше всего они как раз и раскрываются (способны раскрыться) в собственном ускользании.

Отныне они – это не они, но собственный след, собственная тень, знак неполноты, нехватки, которые, честно говоря, чаще всего и приводят нас в музеи.

6

Артефакты любят нас беленькими. Я себя под Тицианом чищу, дабы плыть в революцию своей жизни дальше. Мы перед ними стоим, как правило, очищенными и временно благородными; наши души – на цыпочках, повернутые к ним своими лучшими гранями.

«Становишься чище и как бы духовно растешь», гарантированно встречаясь с предшественниками; картина или любой музейный артефакт – это точка соединения с теми, кто рассматривал объект, может быть, за столетия до тебя. Уподобляясь таким образом разлученным любовникам, которые договариваются в одно и то же время посмотреть на Луну или же на Полярную звезду.

И можно лишь предполагать, в клуб какой степени элитарности попадаешь, стоя перед очередным Рафаэлем или Леонардо, происходящим из королевских коллекций (можно было бы написать книгу о том, как воспринимается восприятие с того конца, отгороженного стеклом, как картина фиксирует изменение количества и качества посетителей, их поведения) и объединяющим всех, ну да, в клуб. В умозрительное родство, не без выблядков и кровных браков.

Твоя собственная вненаходимость обеспечивается еще и тем, что, если задуматься, картина, являющаяся неотъемлемой частью выставляющей ее стены, на самом деле имеет к этой стене (к конкретике контекста) минимальное отношение.

Окна в иное – вот что такое объекты, создающие вокруг себя волнение и колебание воздуха.

Вальтер Беньямин писал, что, «созерцая картину, вовсе не погружаешься в ее пространство, скорее напротив, это пространство атакует тебя в определенных, различных местах», и был прав.

Правда, не для всех 100 % экспонатов.

7

Скажем, я не люблю музеев декоративно-прикладного искусства, потому что объекты оттуда одной ногой стоят в утилитарной надобе. Даже если никто и никогда не пользовался этим фарфором, тканями и оружием, формы их и назначение не противоречат жизненному укладу – эйдически они для него замыслены и изготовлены.

Мне же нужна полная и бескомпромиссная невключенность. Или выключенность. Маленькая смерть. Остановка дыхания в пути.

Утроба надобы отвергает исключение из списков живущих, музеи – это те же кладбища, на которых, правда, происходят постоянные изменения.

Этим музеи мне и любезны: они следующая после кладбищ стадия отвлечения от жизни, менее радикальная, ибо более закамуфлированная под некрофилию некрофилия.

Частный случай ее – тяги к смерти.

Давно пора перестать стесняться того, что в музеях тебя меньше всего интересуют артефакты. И даже не архитектурные и экспозиционные решения, но ощущение особого пространства между жизнью и искусством, около искусства, но не внутри него, поскольку здесь тебе ничего не принадлежит и принадлежать (даже потенциально) не может.

Тебя пустили сюда на время, а принадлежит только то, что может быть рядом с тобой по твоему, а не по чужому желанию.

Как скажем, поздней ночью или самым ранним утром, когда у тебя вдруг возникает категорическая необходимость в подлинном Вермеере.

Принадлежит то, что подлаживается под твое восприятие и под твое потребление, а не наоборот.

Музей – это именно что организация пространства, особым образом устроенного; не случайно время здесь пожирается незаметно, уступая свое место, ну, скажем, мышечной боли усталых ног.

Имеет место быть хронотоп, то есть индивидуальные отличия конкретного мироустройства с очевидным перекосом в сторону протяженности.

По сути, музей воздействует как огромная тотальная инсталляция.

Собственно, жанр инсталлирования, а затем и тотального инсталлирования, «инвайромента», оказывается откликом на возросшую демократизацию зрительских толп и их активного соучастия, происходящего не с ними, в том, что происходит с ними и внутри них, нас.

8

Музей – институция, обобщающая все виды искусства, включающая в себя все, от театра и кино вплоть до музыки и пластики, не говоря уже о литературе.

Причем я не об экспонировании книг говорю и не о показе фильмов, но о способах организации материала, с помощью сугубо кинематографических, театральных или литературных приемов, когда территория музея легко уподобляется романному пространству, монтажным стукам и полифоническим принципам построения…

Сила воздействия в синкретичном сочетании работы всех органов чувств и на все органы чувств.

Почти никакой особой метафизики.