Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Все просто, четко и конкретно: вот ты идешь по городу, и город оказывается частью тебя, ты делишься с городом (даже если это Париж или Копенгаген), и тут тебе по дороге встречается храм искусств, под тенью которого ты оказываешься извлеченным из своей собственной жизни и помещенным (инсталлированным) в особое помещение, состоящее из сочетания исторической пыли, современных коммуникаций и искусствоведческой мысли.

Ты устраиваешь себе выпадание и полнейшую вненаходимость, подпитываемую темными углами, коридорами и переходами, многочисленными вспомогательными пространствами, обладающими собственной историко-культурной турбулентностью, которую, впрочем, невозможно пощупать руками.

Хотя и кажется, что это ощущение особости проистекания сейчас может соткаться буквально из воздуха во вполне материально ощутимую куколку или же мумию.

Да-да, музейное хозяйство, на мой взгляд, начинается именно с храмово-религиозных практик древних египтян, а потом, по воле цивилизационных волн, вторгается клином в прочие европейские цивилизации.

Экспозиции и экспонаты – сюжет внешний, всеми понятый, но куда существеннее, трепетнее и важнее процесс внутреннего ощупывания пространства, переживания его особенностей, потоков и заводей.

Не случайно лучшие музейные комплексы завязаны на какие-то особенные расчеты и зависят не только от исключительных коллекций, но и от своего местоположения и организации пространственной жизни.

Новые святилища служат не Вере, но обслуживанию самих себя, без выхода в неконтролируемое вовне.

Ну да, музей делает богаче духовную жизнь секуляризованного человечка, смакующего этот непередаваемый комплекс ощущений, завязанный на вестибулярный аппарат и способный возникнуть только меж этих стен и нигде более.

Почти как театр, в котором, правда, представление не заканчивается никогда, даже когда все зрители уходят.

9

Сами по себе артефакты – размазанные по стенам доски – мало что дают, они нужны скорее для излучения ауры, для наполнения пространства ощущением пространства, которым наполняются органы восприятия и которым резонируют внутри соединительные ткани.

Эти излучения похожи на конденсат, выступающий на лбу синдромом Стендалевым или же… неважно… на окнах того или иного музейного зала. Или как в фильме «Миссия невыполнима», прямыми стрелками невидимой сигнализации, которые рвешь телом, точно финишную ленту, но это не лента, но аура.

Не случайно самые сильные ощущения в музее и от музея переживаются не возле экспонатов, в самой что ни на есть непосредственной близости, но посредине залов, как правило, освобожденных (зачищенных) от искусства.

В переходах и отвлечениях, в любого рода сбоях внимания, когда оно, внимание, переключается с недвижимых, закрепленных в пазах изображений и касается края собственных ощущений.

В том числе физиологических.

Лунообразные ожоги, похожие на озябшие от бесконечности космоса кратеры.

Катеры эмоций, добегающие до умозрительной слезы, в которой нет влаги, но есть соль.

Повторюсь, важно само переживание пространства, заключенного стенами и отличающегося химсоставом от того, что находится за этими стенами.

Природа не терпит пустоты, свято место пусто не бывает – наличие одного предполагает отсутствие (замещение) другого. Вот почему внутри экспозиционных помещений одно пространство (жизни, быта) замещается другим – искусственно, искусно сконструированным, в котором артефакты вырабатывают вязкие вещества: ожидания, оголения ощущения, отвлеченных мыслей, рыбками бьющихся о стенки и края умозрительного аквариума, в котором навсегда похоронен быт.

Музей – это еще и потому театр, что позволяет зрителю выйти на сцену, а статисту сыграть главную роль. Представляете себе ситуацию, когда вас по высшему классу обслуживают, толпясь и перебивая друг друга, Сезанн или Рафаэль?

Где еще вы найдете такое к себе отношение?

Чем, кстати, музей и отличается от кладбища: на погосте не толпятся, но лежат, беззвучно и невидимо, не подавая никаких знаков, не распространяя более никаких месседжей.

20 ноября 2013 года