Муж есть муж

Пойдет ли дождь? Мы смотрим на небо… кажется, там был раскат грома… далеко, у Севенн?.. Неважно, нам хорошо. Мы пьем великолепное вино со сластями. Пьеро принес их, приняв последнего пациента.

Пьеро - доктор, муж Моники, мой кузен, когда мы учились в старших классах он носил невыносимые свитера. Кроме свитеров, я никогда не понимала, почему она вышла за него замуж, но меня это не касается. Самоуверенный, громко говорящий, прекрасно выглядящий, любящий порисоваться тип. Это очень просто, вы тут же поймете, нужно только послушать Мадам Леблез. Однажды она мне сказала:

(Грустно) “ Этот Ваш - человек искусства…”

(Трепетно) "Доктор - красивый мужчина!”

Вот так.

Я нервничала, глядя на Игнасио. Он слишком веселился. Он был нервный, перевозбужденный. Он кричал ”я сяду рядом с папой!”, но, естественно, оказался в конце стола между Лорет и маленькой Англичанкой. Он с жаром говорил ”Это праздник!”, когда принесли свечи. (Он так любит свечи, что у него настоящий культ перебоев с электричеством. “Это праздник!”, говорит он, когда перегорают пробки и идет за стаканом, чтобы получить каплю шампанского)

Пока дети ставят на стол отражатели и зажигают старую керосиновую лампу, я вполголоса рассказываю о замечаниях мадам Леблез. Запах неожиданно уничтожает время и уносит нас с Моникой в вечера детства, когда делдушка читал нам Виктора Гюго, Мистраля и Нерваля под потрескивание горящих в пламени комаров и мошек.

- Повторяйте за мной, малышки, - говорил он, и мы повторяли послушно и радостно…

La Crau ero tranquilio e mudo… ( отрывок поэмы Бушара д’Эскье, написанной на «патуа», языке южной Франции)

Или это была “R'epublique de nos pиres , grand Panth'eon, plein de lumi`eres” * (“ Республиука наших отцов”большой пантеон, полный огней “, фр.)

…или наше любимое “Ils reviendront ces Dieux que tu pleures toujours, le temps va ramener l’ordre des anciens jours, la terre a tresailli d’un souffle proph'etique…”*( «они вернутся - эти Боги, которых ты все оплакиваешь, время вернет порядок древних дней, земля уже задрожала в пророческом вздохе», фр.)

Он был доволен и одинаково ласково гладил светлую голову и темную. О дедушка, ты говорил на таком красивом языке, что бы ты сказал, вернувшись в наш мир сейчас, когда трепятся по-французски, как я не знаю, в натуре?

Я не имею права двигаться. Я получила приказ ничего не делать. Абсолютный запрет вставать со стула. Я оживаю.

Вокруг стола все восстали против малам Леблез. Все сочувственно смотрят на красивого мальчугана, рожденного от неизвестного отца и распутной матери, который открывает ослепленные глаза в эту летнюю ночь.

- Вы, небось, не знаете, что мадам Леблез была та еще веселушка в молодости. Она была знаменита у почтальонов.

- Вот-те на, мало же надо было почтальонам, - заржал Альбин в шляпе задом наперед.

- Мой отец, а ведь он принимал всех ее детей, говорит, что ни один из них не был от папаши Леблеза. И даже в конце жизни Папаша Леблез говорил: “Моя дочь мне совсем не дочь, так как она дочь этого бедного месье Клуатра…”

Общее оживление.

- А ведь она даже в молодости не была красива, - продолжил доктор.

- Нет необходимости быть красивой, бывают всякие штучки…

- Мадам Леблез - штучка! - преувеличенно громко сказал Игнасио, покинув свое место и карабкаясь на колени Жана.

Все лежат. Вивиан и Томас упали в обьятия друг друга, задыхаясь от смеха. Дети хохочут и переводят - я бы очень хотела знать как - юной англичанке. Игнасио, в восторге от собственного успеха, повторяет:

- Она - штучка!

А Фанни простодушно спрашивает:

- Учитель, что это значит “штучка”?

Жан поперхнулся:

- Ты надо мной смеешься?

Но нет, у нее действительно искренний вид! Даже в наши дни с молодыми девушками не оберешься сюрпризов.

- Надо привести пример, - сказал Жан. - Погодите…

- Я нашел, - вскричал Томас. - Слушай Фанни, ты знаешь Ла Сангрию?

- Ох! прекрати! - говорит Фанни раздраженно.

- Так вот, Сангрия, как многие наши певицы, - штучка!

- А! - вскричала Фанни, понимая.

Потом она рассмеялась и положила голову на плечо Жана.

- Она набралась, - вполголоса проговорила Моника.

Надо сказать, что малышка хлебала “картагенское” кузена, как фруктовую воду, а “картагенское” такого не прощает.

- Я хочу пить!

Фанни протягивала доктору пустой стакан.

- Тебе будет плохо, - сказал недовольно Жан.

- Оставь, - бросил доктор с масляным взором, - я ее вылечу.

Вот, вы уловили?! Вот из-за высказываний такого типа Пьеро меня и раздражает. Он рисуется, он оповещает, он дает понять, что если бы он захотел…что ему бы это недорого стоило…что ему достаточно просто дать себе труд…что ему достаточно только поманить…О-ля-ля!

Пользуясь тем, что Моника встала, чтобы принести очередное блюдо, он прошептал мне на ухо:

- Малышка, а? - Ты думаешь, можно…

Я резко оборвола:

- Нет!

- Поспорим?

- Не хочу!