Остаётся всё тот же вопрос: «наяву или снится?»,
…модификация этого вопроса, где кончается человек и начинается кукла, марионетка…
который пронизывает весь фильм, но Кубрик как художник философско-онтологические проблемы растворяет в поэтике фильма, прежде всего в комической, лукаво-комической интонации.
Первый комический знак – и одновременно загадка всего фильма – пароль «фиделио», благодаря которому Билл попадает на тайный ритуал. «Фиделио» от латинского слова «fidelis», означающего «верный». Как известно, «Фиделио или Супружеская любовь» это также название единственной оперы Людвига ван Бетховена[632]
. Вольно или невольно вся эта сексуальная оргия воспринимается как антиномичная супружеской любви.Второй комический знак – использование компьютерной графики. Порнографические сцены превращаются в чистую механику ничего возбуждающего, ничего сексуального, буквально пародия на порнографию.
Третий комический знак – пародирование мистического и квазирелигиозного представления о сексуальной оргии, якобы как тайного, сакрального ритуала, в которой он рядится.
Католические монахи в венецианских масках должны внушать атмосферу мистического ужаса, но то ли потому, что рядом с ними нам показывают гетеро-гомосексуальные акты с помощью компьютерной графики, то ли потому что мы подспудно понимаем, это не средневековье, а современность, просто спектакль в преддверии рождества, поэтому нам не страшно.
…невольно вспоминаются слова М. Горького[633]
о Л. Андрееве[634]: «он меня пугает, а мне не страшно»…Четвёртый комический знак – обстановка, в которой происходит сексуальная оргия. Декорациями стали мавританская роскошь, лепнина, мраморные полы, устланные коврами, богато обставленная библиотека. Эклектично и нелепо перемешаны древняя и современная культура.
Пятый комический знак – музыка, автор и дирижёр британский авангардный композитор Джослин Пук[635]
. Композитор использовал фрагмент православной Литургии[636] («ещё молимся о милости, жизни, мире, здравии, спасении и прощении всех…»), прокрученной в обратном направлении, с голосом румынского священника (?!) и монотонным вибрирующим аккордом. В другой музыкальной теме слышится что-то арабское или североафриканское. К этой амальгаме Кубрик добавляет китчевую танцевальную мелодиюСогласимся с критиками, не стоит искать тайные знаки там, где их нет, религиозный обряд, пропущенный через постмодернистский перформанс, яростное смешение культурных отсылок, придают диковатому эротическому спектаклю пародийный характер. Оргия зловещая, но в то же время глупая.
Билл, здесь, на этой оргии, на грани сна и яви, выглядит как нелепый, заблудший, маленький человек, и, в конце концов, попадает в неприятную ситуацию, вынужден перед всей этой нелепой толпой, снять маску, и подвергнутся не только осуждению, но и символической казни.
Единственное живое существо среди этих манекенов, женщина,
…та самая вторая проститутка, которая встретилась Биллу в тот рождественский вечер, который по-своему оказался пародийным…
которая ценой собственной жизни спасет Билла, как благодарность за то, что он спас её от передозировки наркотиков на рождественском приёме.
А среди «манекенов» будет тот самый Зиглер, «задницу» которого спас Билл, и который, уже после оргии, признается, что он там был, и не только он, знал бы Билл, какие люди там присутствовали, «не спал бы по ночам».
И ещё Зиглер начнёт не только увещевать Билла, но и шантажировать, не стоит лезть, куда не следует. А по поводу той женщины, которая спасла жизнь Биллу, и поплатилась за это собственной жизнью, он с циничной откровенностью скажет, так ведь она была шлюха (?!), к тому же наркоманка, смерть для неё был вопрос времени, так что всё в порядке, ничего подозрительного полиция не усмотрит.
Мне остаётся заключить по поводу этой сексуальной оргии, да, Кубрик смеётся, да, Кубрик издевается, да, Кубрику нравится срывать маски благопристойности, будь у него возможность он пошёл бы дальше, и снял маски со многих «больших нарративов»[638]
, которые столь часто нас обманывают.Но вместе с тем, мало кто из режиссёров, столь серьёзен как Кубрик. В полной мере можно согласиться с Джонатаном Розенбаумом[639]
, который считает Кубрика большим моралистом, чем Шницлер. И будучи моралистом с широко открытыми глазами, Кубрик отчётливо видел фашистские тенденции в мужской сексуальности и сознавал, что машины и механизмы в мужской психологии зачастую подменяют Эрос[640] и Танатос[641].