Для начала следовало сделать Изабеллу богатой (как с таким именем оставаться бедной), и как по мановению волшебной палочки она становится богатой (всё во власти романиста). Теперь, будучи богатой, она может в полной мере демонстрировать не только свою утончённость и своё изящество. Но и свои, особенные, «психологические мотивы». Она ведь была не такая как все, не в том смысле, что все люди, все звери, все деревья, не похожи друг на друга. Это, банально. Она особенная, как уникальное художественное изделие, которое одно в подлунном мире,
…«она чувствовала, что стала старше – намного старше, но оттого словно бы «больше стоила»…
точно какая-нибудь редкостная вещь в коллекции антиквара.
Червь сомнения меня гложет, разве не следует прямо сказать, что это эстетство, переходящее в откровенный снобизм. И что это эстетство и этот снобизм бесконечно далеки от подлинных образцов американской литературы, которая олицетворяет для меня бесстрашье «нового света» в самом расширенном его значении, от Джека Лондона[733]
и до него, до Уильяма Фолкнера[734], и после него. В этом бесстрашье, даже «больше стоила» выворачивается наизнанку, обнажает своё «подполье», а не сводится к умилению высокой антикварной стоимостью.Она, Изабелла, особенная, настолько «особенная», что даже самому Г. Джеймсу не под силу «ухватить» её сложность. Остаётся признаться в её «загадочности», которая выделяет её среди обычных, «средних» женщин, в которых, по определению, не может быть ничего загадочного:
«в тайниках души наша юная леди… жаждала успеха, но тайники эти были так глубоко запрятаны, что сообщение между ними и внешним миром было весьма затруднительным».
Вот и результат «титанического труда»: фактическое признание того, что «сообщение» между тайниками души нашей леди и читателями, останется «весьма затруднительным».
И вновь меня гложет червь сомнения, и вновь не могу удержаться. Грэм Грин[735]
называет Г. Джеймса «таким же великим в истории романа, как Шекспир в истории поэзии».Да что там Гр. Грин, сам Г. Джеймс, без ложной скромности, считал, что роман «Женский портрет» его обессмертит.
Не знаю, что конкретно имел в виду Г. Джеймс, а Гр. Грин считал, что величие Г. Джеймса в том, что он «развёртывает длинный свиток человеческой испорченности».
Признаюсь, неожиданная для меня разгадка. Следовательно, мы должны считать, что роман «Женский портрет» о крушении иллюзий, о крушении романтических идеалов?
О том, что молодой американке Изабелле, предстоит открыть в человеке изначальное зло?
И если в конце романа Изабелла остаётся перед выбором, то следует ли думать, что ей предстоит сделать последний шаг своего жизненного пути, столкнуться с изначальной испорченностью в самой себе?
И вправе ли мы в таком случае, поставить творчество Г. Джеймса, в первую очередь «Женский портрет», в один ряд, с произведениями великих мизантропов, маркиза де Сада[736]
и Луи Селина[737]?Что до слов Г. Джеймса о «присущем великодушии» американцев, то мало ли что может написать человек в частном письме.
Чем же привлёк Дж. Кэмпион роман Генри Джеймса?
Прежде чем ответить на этот вопрос, обращу внимание на один переводческий нюанс, который, возможно, имеет отношение к пониманию фильма.
Роман Г. Джеймса в оригинале называется «The Portrait of lady», а переведён как «Женский портрет». Фильм Дж. Кэмпион в оригинале называется, как и роман, «The Portrait of lady», а переведён как «Портрет леди». Случайно ли это?
Возможно, переводчики романа отказались от «леди», поскольку в русском языке «леди» воспринимается не просто как женщина, не просто как «дама», а как женщина, которой присущ особый стиль поведения. Поэтому переводчики предпочли не «портрет леди», тем более, не «дамский портрет», а «женский портрет».
Почему же в названии фильма сохранили «Портрет леди»?
Думаю, просто механически, сохранили оригинал, да и звучит красиво. Хотя Дж. Кэмпион, на мой взгляд, снимала фильм как раз не о «леди», а о женщине, о женской судьбе.
Необычен пролог фильма до титров, в котором сняты современные девушки из Сиднея, такие обычные, и такие не обычные, такие похожие друг на друга, и такие неповторимые.
Звучат слова, которые, как следует думать, произносятся от имени современных девушек из Сиднея:
«такие трепетные мгновенья»,
«я люблю целоваться, мы не можем без этого, не важно несёт ли это радость или несчастье»,
«в моих глазах появляется выражение, которое говорит, что я загадка»,
«я верю в судьбу».
Никаких «леди», обычные, не обычные, современные девушки из Сиднея, а могли бы быть не из Сиднея, главное, в такие трепетные мгновенья предощущенья любви, как предощущения будущей счастливой жизни.