Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

«Если на меня нападают как на еврейку, нужно защищать себя как еврейку. Не как немку или как гражданку мира или прибегая к ссылкам на права человека. Но что я совершенно конкретно могу сделать как еврейка? И вот тут пришло явное намерение: теперь я, в самом деле, хочу стать частью организации. В первый раз. Естественно, организовываться надо было, примыкая к сионистам. Они ведь оказались единственными, кто был в готовности… Моя собственная проблема была политической. Чисто политической! Я хотела включиться в практическую работу – исключительно и только в еврейскую деятельность».

Очень важные слова. Ханна Арендт не с теми, кто ей ближе по «почве», а с теми, кто в ней нуждается и кому она в состоянии помочь. В зависимости от ситуации она может быть и еврейкой, и немкой, и гражданкой мира, и это совсем не беспринципность, это понимание своей человеческой миссии. Это понимание того, что она умеет мыслить, и «das Man», в каком бы обличье они не были, не смогут действовать за неё и вместо неё.

Именно по этой причине Ханна Арендт рассталась с сионистскими организациями, как только они потеряли общечеловеческие ориентации.

Ведь, прежде всего, Ханна Арендт была гражданкой мира.

…Ханна Арендт в США

После того, как Франция была оккупирована нацистами, Арендт снова пришлось переезжать. На этот раз в США, где она прожила всю свою оставшуюся жизнь.

Отметим два обстоятельства, связанных с жизнью Ханны Арендт в США.

Первое.

Евреи не чувствовали себя в США изгоями, а влиятельная еврейская община помогала им быстро освоиться в новой стране. Это в полной мере ощутила на себя Арендт. Она нашла в США друзей и соратников, снова начала заниматься интеллектуальной деятельностью и даже обрела известность своими острыми социально-политическими публикациями. Но со временем между Арендт и сионистскими организациями произошёл разрыв. Сионистские организации всё больше замыкались на себе, а Арендт было чуждо любое сектантство, любой национализм, еврейский в том числе.

И второе.

Удачным следует признать её замужество в США.

Генрих Блюхер[788] был умным и образованным человеком. В одном из своих писем Арендт отмечала, что благодаря мужу она обрела способность «мыслить политически и видеть исторически». При этом, в отличие от Хайдеггера, Блюхер серьёзно относился к творчеству Арендт, во всём помогал и поддерживал её. Крайне тактично вёл себя Блюхер в деликатных вопросах, связанных с личной жизнью Ханны.

Всё это помогло ей преодолеть горечь, которая осталась у неё после отъезда из Германии.

Мартин Хайдеггер и Пауль Целан

Р. Сафрански главу, в которой он описывает встречу Хайдеггера и Целана[789], предваряет рассказом о дискуссии двух собеседников, которая передавалась в 1965 году по радио. Один из собеседников – А. Гелен[790] – выступал в роли «Великого Инквизитора», другой – Т. Адорно[791] – в роли «Друга человечества».

Коротко передам суть этой дискуссии, поскольку она проливает свет и на встречу Хайдеггера с Целаном, и на последующую встречу с Арендт.

Оба собеседника, и «Великий Инквизитор» и «Друг человечества» были согласны в том, что «целое оказалось негативным», имея в виду и крах больших идеологий (больших нарративов), и трагическое сознание человека, который больше не находит опору в окружающей реальности.

Проблема оказалась в том, что преодоление «несовершеннолетия» о котором ратовал Кант, не только не решило всех проблем, именно просвещённый («совершеннолетний») человек развязал большие войны, а в новой исторической и социальной реальности превратился в «винтика», которым также легко манипулировать, как и не просвещённым («несовершеннолетним»).

Каков же выход? Конечно, участники дискуссии и не рассчитывали на то, что в одной дискуссии им удастся решить столь сложные вопросы трагического бытия человека после двух кровавых войн XX века. Но одну трагическую антиномию – если говорить в кантовских категориях – они смогли выявить.

Действительно, самостоятельно мыслящие люди больше не способны что-то изменить в мире, попытка «плавать самостоятельно» привела их к трагической изоляции в мире беснующейся толпы. Оказалось, что социальные институты не только не освобождают мыслящего человека, но могут ещё более закабалить его.

Человек, если он человек мыслящий, не должен освобождать себя от бремени ответственности за своё присутствии в этом мире, даже если социальные институты больше не предоставляют ему необходимую социальную свободу, но при этом, если он смирится со своей социальной беспомощностью, откажется от бремени социальной ответственности, его жизнь, даже его благополучие, окажутся пустой видимостью, мыльным пузырём.

Человек больше не в состоянии просчитать последствия своих поступков, но это не означает, что он должен отказаться от самоопределения и самостояния, он никогда не должен смириться с тем, что освобождение от бремени (ответственности, самоопределения, самостояния) кто-то сочтёт естественной антропологической константой.