Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

На свирели играл пастух Меси, потом научил играть Джумри. Это была необычная свирель, сам Меси называет её шумшед, некое подобие флейты и трубы. Возможно, её необычность была не только в звучании, в звуке-смысле, который невозможно заглушить, который способен пробиться сквозь все искажающие звуки-смыслы мира.

Это и стало звуком-смыслом самого Джумри.

…Меси

О пастухе Меси чуть подробнее, поскольку в русской редакции его образ сильно выхолощен, хотя именно Меси один из самых главных смыслов и нервов всей повести. Выхолащивание его образа привело к выхолащиванию самого звука-смысла повести.

Меси около сорока лет, он не из этого села, он пришелец. Для замкнутой жизни этого села почти инопланетянин.

Меси болен туберкулёзом, и одного этого достаточно, чтобы все в селе его чурались. Тем более не стали бы играть на свирелях, которые он изготовлял. Только Джумри не сторонился его, не боялся заразиться. Вот и научился играть на свирели.

Но у «туберкулёза» Меси была другая сторона, которая не в меньшей степени заставляла сельчан избегать его. Это его прошлое, его происхождение.

Настоящее имя Меси было Муса, мусульманский вариант имени пророка Моисея[857].

…на забудем, что имя самого писателя Иса, тоже имя пророка, и вряд ли это простое совпадение…

Одновременно, явная отсылка к слову «мессия» (азербайджанское «məsih», мессия). Меси был из ханского рода, что означало принадлежность к знатности, избранности.

Пять лет назад расстреляли его отца и братьев, мать и сестёр выслали в Сибирь. Меси чудом удалось избежать их участи, но он так и остался «классовым врагом».

Учитель Таир, который от сына узнал о судьбе Меси, так и сказал, такому человеку не место в их селе, пусть живёт в поле, в лесу, среди коров и овец.

И ещё он сказал самому Меси:

«до тех пор, пока существует Советская власть, детям расстрелянных в тридцать седьмом году, нет места на нашей земле, спрячь свой диплом об окончании института, забудь о нём. С этого дня ты не Муса, а Меси, фамилию выбери себе сам. Будешь жить с новым именем, с новым паспортом, если будет суждено, если палач по имени Сталин отправится в ад, сможешь снова вернуться к нам»

Сын учителя похолодел от ужаса. Ведь речь шла о Верховном Главнокомандующем, а время было военное.

Меси так и жил в поле и в лесу. Только однажды, когда около ста юношей из села уходили на фронт, а их провожали молодые девушки, Меси пошёл вместе с ними, играя на своей свирели.

Его игра так тронула председателя сельсовета, что он только и нашёлся что сказать:

«Несчастный классовый враг! Не следует тебе выходить на люди. Не следует».

Наверно имел в виду, что не следовало так бередить его чувства.

Тем не менее, «классовому врагу» вырыли землянку, а по ночам он стал забираться на крышу и играть на свирели свои грустные мелодии.

О чём он грустил? То ли о том, что жить ему осталось недолго, то ли оплакивал убиенных отца и братьев, то ли скорбел обо всех несчастьях мира.

В селе так и говорили «оплакал своих беков, теперь оплакивает всех нас».

…Джумри

Джумри, красавец, богатырь, с мягкой, нежной душой, не мог не сочувствовать Меси.

Джумри всегда был немногословен, после истории с Сёйли, он стал совершенно замкнутым. Сначала он вступил в борьбу вместе со своим младшим братом, ломал, крушил, чуть не зарубил топором Джебраила, с трудом смогли его остановить. Но потом что-то в нём сломалось, замолчал.

В селе говорили «Таптык забияка, Джумри тронутый» («Taptık davalıdı, Cümri havalıdı»).

Дядя Мехбалы, самый уважаемый человек в селе, всё повторял Джумри не «тронутый», здесь совсем другое, но никто ему не верил.

Не верил и Таптык, брат Джумри.

Вот тогда и начал играть Джумри на свирели.

Молодые девушки останавливались, чтобы послушать Джумри, некоторые не только послушать, а просто постоять с замиранием сердца, рядом с молодым красавцем с нежной, мягкой душой.

А Джумри продолжал играть, и это было не просто сочувствие трудной судьбе Меси, не просто собственная боль из-за красавицы Сёйли, на которую он похож станом, а может быть и нежной душой, но и нечто большее, неведомое ему самому.

Он не только играл, он начал изготавливать свирели, заставлял других играть, пришла очередь и учительского сына.

«– Играй!

– Не могу! – сказал учительский сын, а сам боялся поднять глаза.

Чёрная щетина, запавшие, безумные глаза, дрожащий белый кадык, нет, это был не тот нежный Джумри, которого они так любили и который любил их.

– Играй – вмешался Таптык – все учатся и ты научишься.

– Играй – поддержал Таптыка дядя Мехбалы – не видишь, и меня завлекли в свои занятия. Если сын большевика Мухтара говорит: «У Сталина есть рога», так почему в стороне должен оставаться сын большевика Тахира»

Учительский сынок вынужден был подчиниться, он взял свирель и задул что было сил. Свирель издала такие странные, нелепые звуки, что сначала засмеялся Таптык, потом Джумри, потом сам дядя Мехбалы.

– Рассмешил ты нас учительский сынок. Ладно, поиграл и довольно».