Мужицкая обитель

Новое идет иными путями… Это — та же социальная община, только с президентами особого рода, несменяемыми и, если хотите, нетленными: Сергий и Герман — на Валааме, Зосима и Савватий — в Соловках. Здесь пока социализм нашел беспрепятственное осуществление своей идеи[179]. Не указание ли это для будущего? Не поучиться ли здесь, как работать всем и за вся?..

XXVI

Валаамская академия художеств. — Валаамские Рафаэли. — Ризница и библиотека

Я уже говорил, как меня поражали чистотой отделки, нежностью и, если так можно выразиться, женственностью кисти работы валаамских художников. Странно было бы уехать из монастыря, не познакомившись с теми, которые прятались под безразличную подпись: "трудами валаамских иноков".

— Да сколько же их всех у вас?

— Трое. Они и снабжают скиты, часовни и обитель самую. Мы даже другим монастырям и бедным сельским церквам дарим иконы их писания. Особливо один у нас есть — молодой. Можно сказать даровал ему Господь талант на пользу братии, — такой талант, коему и светские громогласные художники вотще[180] позавидовать могут!

Этот молодой живописец до сих пор у меня в памяти: маленький, тщедушный; волны золотистые волос на голове шапкой стоят, и никаким гребнем не разберешь их; грустные добрые глаза; бледное, кажущееся измученным лицо.

— Брат Алексей! Вот на твою работу пришел светский писатель посмотреть!

Он сконфузился, покраснел, заторопился чего-то.

— Что ж, смотреть нечего… Какая это работа!

— Совсем он девушка у нас — всего стыдится.

— У меня тут эскизы пока… Новые картины задумал. Еще писать не могу — не тот дух…

— Он у нас так не пишет; а как снизойдет на него, он сейчас боговдохновенно…

Я осмотрел эти эскизы: "Закхей на дереве, приглашающий Христа"[181], "Исцеление прокаженных"[182] и другие. Сколько жизни в постановке фигур, сколько понимания событий! Видимо, каждая вещь долго и благоговейно обдумывается.

— Отец Алексей поучился даже несколько времени в академии. Обитель его послала туда, да он быстро вернулся!

— Пользы мало?

— Нет, как мало! Наука… А то, что я стал тосковать по Валааму, грудь начала болеть. Доктор сказал, возвращайтесь туда, тут вы себе чахотку наживете… Я вернулся. Здоров ныне. А работать там чудесно. Совсем иначе — перед собою такие образцы видишь… Тут меня тоже поощряют. Сказали: как напишешь "Исцеление слепорожденного[183], так мы тебе и выпишем французскую иллюстрацию[184]. Ну, и выписали… Тоже вот, когда Закхея кончу, мне английскую выпишут!

На какие жалкие, ничтожные средства делается все это — и сказать трудно. Талант поощряется лубочными иллюстрациями. Обидно и досадно становится за него. Живая душа, бьется. Даже еще хуже — не бьется, а примирилась, считает место это лучшим на всей земле, а рясу свою и скуфейку — высшим счастьем… Понятно, если талант мало-помалу заглохнет. Скоро эти грустные глаза погаснут, а живое, выразительное лицо, на котором постоянно сменяются впечатления, примет сухую иноческую складку, — тогда и чистые линии рисунка огрубеют, нежные краски поблекнут, в фигурах умрет жизнь, а из художника, обещавшего многое, выработается простой шаблонный иконописец… Я, порасспросив кое-кого, узнал его грустную повесть. Сын какого-то мещанина, он рано начал обнаруживать дарование — не последнее. Дома его не понимали, мешали работать, били даже. Поневоле монастырская клетка, где кисть из рук у него не отнимали, кажется захиревшему художнику раем. Он тут и другие послушания исполняет, когда его "благословят" на них, — служит за трапезой "со унижением". Эх, горькая ты судьба русских талантливых людей!., Горше твоей нет. И в каких закоулках расцветают иногда пышные цветы! Вот, например, отец Нафанаил. Он — отставной кавалерийский солдат. Лет двадцать в седле провел с пикой в руках — кажется, уж до художества ли тут. А посмотрите, какие образа пишет. Для заправского художника, разумеется, плохо, но для него — лучше требовать нельзя. Вы видите отсутствие техники, незнание азбуки рисования, но в каждой мелочи сквозит дарование, артистическая искра так и бьет в глаза… Третий еще только начинает работать.

— Что ж вы делаете, когда не работаете?.. Читаете?

— Светские книги запрещены нам. Читаем божественные, больше размышляем!

— Молчим! В безмолвии дух питается…

— Кто молчит, тот не грешит!

— Грешить можно и помыслом!

— А ты так умей молчать, чтобы в тебе даже и помысла не было!

Я ушел отсюда в библиотеку, где заперто за стеклами шкапов до восьми тысячи томов богословского, исторического и технического содержания. Есть и на других языках. Между книгами я заметил несколько библиографических редкостей. Дамаскин на книги средств не жалел, и я здесь видел издания очень дорогие. Ученые монахи, вроде о. Пимена, пользуются библиотекой невозбранно, остальным же некогда.

— Иноку работать надо… Какая тут книга, коли у него рубаха еще вся в поту и руки от устали не двигаются!.. Не до книжек… Опять же малоумным быть куда выгоднее. С малоумного спросится меньше, чем с высокоумного!