Мужская жизнь

— Разумеется. Это моя обязанность. Чтобы принимать неформальные решения, надо всегда выполнять формальные обязанности.

— Исчерпывающе, — произнес Виктор Семёнович, а я только и нашёлся пролепетать:

— Спасибо.

— Я могу идти? — спросила Раиса Георгиевна.

— Да, пожалуйста. Скажите секретарю, чтобы нашла и пригласила ко мне Лощинскую. У неё сейчас как раз пары закончились.

Раиса Георгиевна отметилась тем же чётким ровным цокотом каблуков.

— Это женщина-конь! — с ироничным изумлением произнёс я, надеясь на мужскую солидарность проректора при оценке слабого пола.

— Да. Это конь, — без иронии согласился Виктор Семёнович. — Это моя жена.

Я покраснел, начал извиняться, но Виктор Семёнович усмехнулся, сгладил неловкую ситуацию циничной оценкой:

— Что ж, все женщины делятся на кобыл и обезьян. — И тут же сменил тему: — Для дела, для страны, по большому счёту, такие парни, как ваш сын, нужнее. Из таких может выйти прок, большой прок. А все наши отличники, карьеристы и выскочки. — Он махнул рукой. — Шесть человек получили красные дипломы в прошлом году, и где теперь эти выпускники? За границей! Работают на наших врагов. Зачем мы их учили? Зачем?

Вопрос остался безответным. В дверь кабинета постучали. Вскоре осторожно, даже испуганно, как будто сейчас ей дадут взбучку, вошла Лощин-ская Инга Михайловна. Чернявая косматая женщина в тёмной одежде с чёрной сетчатой шалью на плечах. Она осторожно и мягко присела к столу, достала платок и утёрла нос, словно приготовясь плакать.

— Виктор Семёнович, этот студент поступил некрасиво и нечестно. Он позволил себе сказать, что я кому-то ставлю оценки. — Тут она сбилась. — Он заподозрил меня в том, что я беру за оценки взятки. Даже не так. — Она опять стушевалась, нос у неё сильнее покраснел. — Да, Гуциев пересдал мне экзамен. Пересдал легко, но.

— Речь не о нём, — оборвал её рассказ Виктор Семёнович. — Анатолий Бурков готов вам принести свои извинения.

— Он ещё так молод и порой не понимает, что к чему. Ведь и Гуциеву я пошла навстречу, потому что меня попросили из деканата.

— Давайте всё же Гуциева оставим в покое! Вы готовы пойти на мировую, не ломая себя, своих принципов? Или лучше всё же перевести Буркова в другую группу, чтобы преодолеть отторжение?

Она молчала. Вот тут-то мне стало понятно, что мой Толик укусил её больно и небезобидно.

— Я готова простить его, — наконец сказала она. — Но всё-таки будет лучше, если этот студент будет учиться у другого педагога.

Виктор Семёнович вопросительно и строго смотрел на неё.

— А как бы вы поступили? — чуть задиристо сказала Инга Михайловна и приблизилась к проректору: — Будь вы врач-стоматолог, Виктор Семёнович, а вам пациент сказал бы: у вас, доктор, руки грязные?

— Мне понятна ваша позиция, — быстро отреагировал проректор.

Тут Лощинская отчего-то заплакала, шмыгнула носом, прошептала:

— Извините...

Виктор Семёнович поднялся с кресла, подошёл к Лощинской, положил ей руки на плечи, утешил ласково, по-отечески:

— Я благодарю вас за искренность, Инга Михайловна.

Вскоре она встала и ушла. Она даже не взглянула на меня и вряд ли догадалась, что я отец Толика.

— Ваша Лощинская мне понравилась. В ней есть обаяние, ум, — сказал я.

— И коготки у этой обезьянки есть, — прибавил штришок к портрету Лощинской проректор.

— А вот сына она мне открыла с неожиданной стороны.

— С вашим сыном — ничего удивительного. У Гуциева папаша владелец торгового центра. Естественно, что кто-то из ребят мог возмутиться. Почему одни не учатся и легко сдают экзамены, а другие тянут воз? Естественная тяга русского человека к справедливости. По большому счету, за всё расплачиваемся мы, русские!

После этих слов я понял, что он поможет сыну: с этим человеком нас что-то связывало вышнее, родовое. Виктор Семёнович помолчал, прошёлся по кабинету. Я тоже встал. Почему-то вспомнил армейские порядки: если встает человек выше званием, то и ты обязан встать.

— Боюсь, что Анатолий толком не нагонит упущенное. Или мы предоставим ему сомнительные поблажки. Придётся ему год пропустить. Обеспечим ему отпуск, «академку». Но чтобы дальше он учился как должно.

— Это лучший вариант! Толику как раз надо подлечиться, — подхватил я.

Уже у дверей, расставаясь с проректором, пожимая ему руку, глядя в его мудрые и осторожные глаза за стёклами очков, я опять извинился:

— За супругу — простите. С языка сорвалось. Женщина уж больно выдающаяся. С такой, наверное, по жизни легко?

— Да, — согласился Виктор Семёнович. Усмехнулся, глянул мне в глаза, по-мужски, прямо и хитро, мол, сам догадываешься, не мальчик. Сказал: — Тройка гнедых, запряжённая в карету, неслась на полном ходу и остановилась у самого края обрыва. И всё было бы хорошо, если бы не одно «но».