Музыка души

Сафонов был полезен как директор консерватории, будучи человеком ловким и практичным, да еще и состоящим в родстве с министром. В то же время, свое собственное директорство в Московском отделении Петр Ильич не считал таким уж важным. Да и не хотелось постоянно дирижировать на концертах Музыкального общества, заменяя Эрдмансдёрфера. Дирижерство оставалось для него пыткой, от которой страдало творчество. И на следующий день Петр Ильич официально объявил, что выходит из состава дирекции. Его решение приняли с потрясающим равнодушием, что только подтвердило его правильность. Огорчился один Юргенсон, пытавшийся убедить его остаться.

– Мы с Сафоновым вместе не уживемся, – возразил Петр Ильич. – А, принимая во внимание его и мои качества, я признаю, что Василий Ильич лучше подходит для места директора, чем я. Понимаешь, в чем дело. Шостаковский своим медным лбом испакостил музыкальную Москву. Для борьбы с ним нужен такой же медный лоб, но более серьезный, умный и талантливый. И с этой точки зрения я очень ценю Сафонова и желаю ему всякого блага и успеха.

– Тогда я тоже уйду, – заявил Юргенсон. – Давно мечтаю. Да и не стоит приносить жертвы делу, во главе коего стоит человек случайный, преследующий свои цели, а не цели общего блага.

– Я вполне понимаю твои резоны. Но если ты окончательно уйдешь, желательно, чтобы Рукавишников остался, а он тоже в лес смотрит.

Петр Иванович задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

– Я еще подумаю, но, честно говоря, без тебя оставаться не хочу.

Уговаривать его Петр Ильич не стал, и все же жаль было смотреть, как разваливается Музыкальное общество.

Разделавшись с московскими делами, он уехал за границу, стремясь приступить к сочинению «Пиковой дамы» –  Модест уже вручил ему либретто двух первых картин. Алексей остался у постели умирающей жены, и пришлось позаимствовать у брата его слугу Назара.

Всю дорогу Петр Ильич невыносимо скучал. Покидая Россию, он сам еще не представлял, куда отправится, в итоге сделав выбор в пользу Флоренции. Увы, заграница продолжала быть противна, Италия не доставляла никакого удовольствия. И единственное желание, которое он испытывал – поскорее удрать. Впрочем, устроился он с удобством и недорого – в Hotel Washington, где ему предоставили отдельную квартиру со своим столом.

Назар был счастлив. Рядом с ними жила русская дама, с горничной которой он проводил все свободное время. Петр Ильич же продолжал испытывать неопределенное недовольство, хотя опера пошла хорошо и он понимал, что поступил правильно, уехав за границу. В Москве ему бы просто не дали так усидчиво работать.

***

Петр Ильич распрямил затекшую спину и потянулся. Сочинение «Пиковой дамы» увлекло его, не оставив места для былой тоски. Он торопился закончить оперу к новому сезону, и, хотя сильно уставал, работа доставляла наслаждение. За окном ярко светило солнце в безоблачно-синем итальянском небе. Погода стояла абсолютно весенняя – даже появились фиалки. Было что-то неестественное и неправильное в такой погоде. В феврале должны быть еще морозы и снег, и это несоответствие заставляло тосковать по родине. Впрочем, лучше уж тепло, чем отвратительный итальянский зимний холод, свирепствовавший совсем недавно.

Петр Ильич позвонил в колокольчик, и тут же явился услужливый Назар, до того пару раз заглядывавший узнать, не собирается ли барин обедать.

– Накрывай, – велел ему Петр Ильич и справился: – Писем не было?

Он как раз закончил четвертую картину и боялся, что придется теперь долго ждать следующей части либретто.

– А как же – были. Нести?

Петр Ильич кивнул и, пока накрывали, быстро просмотрел корреспонденцию. С радостным удивлением он обнаружил письмо от Модеста с пятой картиной. Либретто было не без недостатков, среди которых главным являлось многословие, но в целом – превосходно. Модест понимал музыкальные требования, что для либреттиста крайне важно.

Кроме того, брат сообщал радостные новости о «Спящей красавице»: представления шли с неизменным аншлагом до такой степени, что не было никакой возможности достать билеты – даже держателям лож нередко отказывали.

«Твой балет сделался какой-то манией, – писал Модест, – уже не говорят больше «здравствуйте!», а «видели вы «Спящую красавицу»?»

Это тем больше грело сердце, что Петр Ильич перестал и надеяться на успех балета. А вот прочие вести с родины оказались неутешительны. Кашкин писал, что премьера «Чародейки» в Москве провалилась: