Музыка души

«Опера, очевидно, была разучена на скорую руку, кое-как, что и сказалось на первом представлении, прошедшем, в общем, весьма неудовлетворительно. Артисты тут не виноваты: они сделали все, что могли, и некоторые из них были даже хороши. Но ансамбля за недостаточной срепетовкой не было – все шло более или менее врозь. Оркестр аккомпанировал грубо, без оттенков, медные играли все время фортиссимо и покрывали своей однообразной звучностью все и всех. Исполнительница главной партии Коровина была не здорова, и петь ей в этот вечер не следовало».

К счастью, Петр Ильич уже достаточно погрузился в сочинение новой оперы, чтобы не слишком огорчиться судьбой прежней.

Алексей сообщал о смерти жены. И хотя это событие давно ожидалось, до боли жаль было совсем молодую женщину. По тону письма было заметно, что Алеша убит горем и так хотелось утешить его, бедного…

Самое же ужасное известие поступило от Юргенсона. Антонина Ивановна вновь была у него, выдвигая нелепые претензии: то требуя увеличения пенсии, то выражая твердую уверенность, будто Петр Ильич вернется к ней и они будут счастливы. Он так расстроился, что весь день не мог ни есть, ни работать, ни читать, ни гулять.  В глубине души он понимал, что болезненно преувеличивает важность дела, но не мог совладать с истеричностью своей натуры.  «Это ужасная рана моя, – написал он Петру Ивановичу, – до которой, умоляю, не касайся, если это не необходимо».

На следующий день, немного успокоившись, но все еще не в состоянии работать, он пошел гулять, чтобы хоть чем-то занять себя. И надо ж было такому случиться, чтобы наткнуться на целую компанию русских, среди которых были и знакомые.

– Петр Ильич! – радостно приветствовала его старая дева Оржевская, которую он когда-то знавал в молодости. – И вы здесь – какая удача!

Он только горестно вздохнул – вот и пожил в одиночестве… Здесь же оказалась и еще одна старая знакомая – Платонова, и бывший министр Пален с семьей, которого Петр Ильич встречал в Тифлисе у Анатолия. Все они жаждали общаться с ним, «утешать» в его одиночестве. Никуда не спрячешься от людей! И, конечно же, разговор неизбежно зашел о музыке.

– А что вы сейчас пишете, Петр Ильич? – любезно поинтересовался Пален.

– Оперу «Пиковая дама» по Пушкину, – чуть ли не сквозь зубы ответил он.

– О, какая прелесть! – восхищенно воскликнула жена Палена. – Сыграйте же из нее что-нибудь!

Он решительно отказался и держался так холодно – почти грубо, – что, в конце концов, его оставили в покое. Однако жизнь во Флоренции была отравлена, и Петр Ильич задумался о переезде в другой город. Совсем уже собрался в Рим, но из-за сезона там невозможно было найти отдельное помещение. И он скрепя сердце остался во Флоренции. Работалось здесь все-таки хорошо, помещение было отличное. А знакомые, обиженные его явным недоброжелательством, вскоре оставили в покое.

К марту Петр Ильич закончил «Пиковую даму», довольный своей работой. Писал он оперу с самозабвением и наслаждением и до того погружался в сочинение, что порой испытывал ужас и потрясение, а в момент смерти Германа плакал.

Впервые после девяти недель напряженной работы Петр Ильич решил устроить себе выходной и отправился в галерею Уффици. Впрочем, живопись – особенно старая – оставляла его холодным. В отличие от Модеста – большого поклонника живописи и скульптуры, – он никогда не понимал, какое наслаждение видят в ней остальные. Зато он нашел в галерее соответствующее своим вкусам развлечение: портреты принцев, королей, пап и прочих исторических личностей. Страшно интересно было разглядывать лица давно умерших людей, сыгравших роль в истории – значительную или не очень. Петр Ильич даже нашел портрет московского посла Ивана Чемоданова и удивительно сохранившийся портрет Екатерины Первой. История всегда привлекала его, а особенно люди, которые ее творили. В Уффици он провел два часа, забыв про время.

***

Рим сильно изменился за те восемь лет, что Петр Ильич не был здесь. Иные улицы стали неузнаваемы: из узких и грязных сделались роскошными. Конечно, это перемены к лучшему, и все же жаль было прежнего тихого и скромного Рима.