Музыка души

С внутренним трепетом Петр Ильич принялся их листать. Здесь были его собственные сочинения, работы брата Николая и Венички Алексеева, их письма. Но самым удивительным чудом были письма его матери. Вглядываясь в знакомый почерк, слушая рассказы мадемуазель Фанни, Петр Ильич до такой степени погрузился в эту атмосферу, прошлое со всеми подробностями до того живо воскресло в памяти, что, казалось, он дышит воздухом воткинского дома, слышит голоса дорогой маменьки, Венички, слуг. По временам делалось даже жутко, но в то же время сладко. Оба они едва удерживались от слез.

– Кого из братьев вы больше любите, Pierre? – вдруг спросила мадемуазель Фанни.

– Всех одинаково, – уклончиво ответил Петр Ильич.

Мадемуазель Фанни слегка нахмурилась:

– А мне казалось, вы должны больше любить Nicolas, как товарища детства.

И в этот момент он действительно почувствовал, что ужасно любит Колю, именно как соучастника детских радостей.

Пять часов пролетели незаметно. Только поздним вечером Петр Ильич откланялся и ушел в гостиницу.

Весь следующий день он вновь провел с Фанни и ее сестрой. Фредерика тоже жила когда-то в России и недурно говорила по-русски. Обе до сих пор продолжали давать уроки. Во время прогулки по городу – мадемуазель Фанни просила сделать несколько визитов к ее ближайшим друзьям и родным – каждый встречный приветствовал их с любовью и уважением.

– Почти все в этом городе – наши с Фредерикой ученики, – пояснила мадемуазель Фанни.

Только обедать она отсылала Петра Ильича в гостиницу, смущенно признавшись, что их с сестрой стол слишком мизерен и ее стесняло угощать его едой.

– Как жаль, что за столько лет мне ни разу не пришло в голову найти вас, мадемуазель Фанни, – сокрушенно произнес Петр Ильич, прощаясь с ней вечером. – Мне следовало хотя бы продолжить поддерживать переписку.

Она с улыбкой покачала головой:

– Не думайте, дорогой Pierre, что наши отношения были прерваны по вашей вине. Напротив, больше по моей. В последнем письме вы дали мне свой адрес только по-французски, и, опасаясь, что письмо по почте не дойдет до вас, я передала его профессору французского языка, возвращавшемуся в Москву. Он должен был остановиться в Санкт-Петербурге и обещал передать его вам. С этого времени я имела о вас лишь косвенные сведения.

Ни малейшей обиды на их равнодушие в ней не чувствовалось. Скорее Фанни упрекала в излишней сдержанности себя. За эти два дня Петр Ильич заново вспомнил, почему они все так любили эту женщину, обладавшую необыкновенно чистой, честной и прямой душой.

– Я благословляю Бога за ваши успехи, – произнесла она на прощание. – И мне кажется, Он ниспосылает вам вознаграждение.

Покидая Монбельяр, Петр Ильич чувствовал себя таким умиротворенным и счастливым, каким не был уже давным-давно.

На репетициях в Брюсселе пришлось намучиться. Здешний оркестр – большой и хороший – привык играть с плохим дирижером и не умел соблюдать нюансы. Добиться от них piano и pianissimo было невероятно трудно.

Зато концерт прошел блестяще, с единодушным успехом и в публике, и в прессе. Однако настроение испортилось. Сказывалась и тоска по родине, и усталость от репетиций, и бесконечные знакомства и разговоры, но, пожалуй, больше всего – разочарование в себе и страх за будущее.

***

Зима в Одессе выдалась суровая, как на севере. Море замерзло на десятки верст. Местные жители говорили, что давно ничего подобного не было. Петра Ильича встречали артисты и знакомые, среди которых он с радостным изумлением увидел Ипполита.

– Ты как здесь оказался? – спросил он, обнимая брата.

– По делам Пароходного Общества. Каково же было мое удивление, когда, приехав, я узнал, что тебя здесь ждут со дня на день!

– Меня пригласил Греков – на постановку «Пиковой дамы» в его театре.

– Да уж знаю, – улыбнулся Ипполит. – Весь город говорит об этом.

Он нисколько не преувеличивал: одесситы встречали Петра Ильича столь восторженно, что даже пражские торжества несколько лет назад бледнели по сравнению с этим приемом. Газеты чуть ли не половину своих столбцов ежедневно посвящали отчетам о каждом его шаге, его биографии, описанию его личности, рассказам о празднествах в честь него, отзывами о его концертах и дифирамбами «Пиковой даме».

Когда Петр Ильич первый раз появился на репетиции, стоило ему взойти на сцену, как раздались крики «ура», а оркестр грянул туш. При громких аплодисментах артисты подхватили его на руки и долго качали. Он был тронут, польщен и немало смущен – особенно качаниями, – но это не заставило его стать менее строгим при разучивании оперы.