Музыка души

Модест в эти дни волновался перед премьерой своей новой пьесы. И волнения оказались не напрасны: «День в Петербурге» провалился. Впрочем, Петр Ильич именно этого и ожидал: слишком тонка она для публики Александринского театра.

– Пусть это будет тебе уроком, – заметил он огорченному брату. – Погоня за недостижимыми целями мешает тебе как следует заниматься настоящим делом: писанием пьес для театра в обычной форме.

Модест скривился, но не возразил, понимая, что он, в сущности, прав.

С большим успехом состоялось первое исполнение «Воспоминания о Флоренции». При восторженных рукоплесканиях зала Петру Ильичу преподнесли жетон Петербургского общества камерной музыки. Приятное впечатление от концерта усилили два письма из Европы. В одном из них Французский Институт уведомлял его об избрании своим членом-корреспондентом. В другом – Кембриджский университет спрашивал, согласен ли он принять чин доктора музыки honoris causa, для чего следовало лично присутствовать на церемонии получения звания. Польщенный обоими известиями Петр Ильич ответил благодарностью на одно и согласием на второе.

Утром после премьеры Петр Ильич первым делом заглянул в газеты. Петербургская пресса ругала и оперу, и балет, кто во что горазд. Все осудили либреттиста: кто за плохие стихи, кто за длинноту изложения. Все признали музыку «Иоланты» слабой, заявляли, что «Чайковский повторяет себя» и что опера «нового лавра в венок композитора не вплела». О «Щелкунчике», правда, встречались положительные отзывы, но и те, кто хвалил, делали это не к месту. Петр Ильич воспринял нападки прессы равнодушно. Рано или поздно он свое возьмет – в этом он не сомневался.

Премьера прошла с большим успехом, постановка была замечательна – Направник и Дриго постарались на славу. Декорации и костюмы поражали своей роскошью. Как и предвидел Петр Ильич, Медея Фигнер в начале оперы слегка шокировала своей слишком мощной для слепой девочки фигурой. Но музыкальность, изящество толкования и нужная сила в дуэте и финале полностью искупили это невыгодное впечатление. Прекрасно справились и остальные исполнители.

Впечатления от балета немного испортило то, что заболевшего Петипа заменил Лев Иванов – прекрасный знаток своего дела, но, увы, лишенный изобретательности и фантазии. Тем не менее много вызывали и композитора, и балетмейстера, и исполнителей. В целом Петр Ильич остался доволен премьерой. Да и государь накануне, на генеральной репетиции призывал автора к себе в ложу и наговорил массу сочувственных слов.

А вот новая симфония, над которой Петр Ильич трудился в последнее время, принесла разочарование. Перед тем как инструментовать ее, он просмотрел внимательно свое сочинение и… понял, что оно никуда не годится. Симфония написана, абы что-нибудь написать, ничего интересного и симпатичного в ней не было. Без сожалений Петр Ильич решил выбросить ее и забыть о ней. Но если он не сожалел о мертворожденном детище, то вернулись прежние сомнения: неужели он выдохся и иссяк? Несколько дней он думал только об этом. Что же делать? Махнуть рукой и забыть о сочинительстве? Но жить без дела, поглощающего время, помыслы и силы, он был не в состоянии.

***

Довольно теплым для декабря солнечным днем Петр Ильич сошел с поезда в Монбельяре с ощущением, что он прибыл в область смерти и давно исчезнувших дней. Перед ним предстал тихий городок, который мог бы поспорить с русским уездным городишкой. Мадемуазель Фанни жила в трехэтажном доме светло-желтого цвета. Петр Ильич с колотящимся сердцем на мгновение замер у двери, не решаясь войти, встретиться с прошлым лицом к лицу. Но, взяв себя в руки, постучал. Изнутри послышалось: «Entrez»[38], – и, толкнув дверь, он шагнул внутрь.

Мадемуазель Фанни встретила его в небольшой, погруженной в полумрак прихожей. Несмотря на прошедшие годы, он сразу узнал бывшую гувернантку. Она выглядела моложе своих семидесяти лет и, в сущности, мало изменилась, разве что сильно поправилась. Он боялся, что будут слезы, сцены, и уже внутренне готовился к этому. Но – ничего подобного. Мадемуазель Фанни приняла его с радостью, нежностью и простотой – так, будто они не виделись всего год.

Она провела гостя в просторную комнату, познакомила с сестрой Фредерикой, которая тоже всю жизнь работала гувернанткой, предложила чаю. И немедленно начались припоминания прошлого. Петр Ильич с громадным интересом слушал целый поток подробностей про свое детство, про мать, про Воткинск.

– А ведь я сохранила все ваши работы, Pierre, – мадемуазель Фанни достала из шкафа стопку тетрадей и положила перед ним на стол.