Музыка перемен

— Я просто с ума сошел, когда увидел тебя на матче с другим мужчиной. Не желаю делить тебя ни с кем.

Под его телом я казалась себе бесчувственной резиновой куклой, не способной возражать хозяину. Разве так должно закончиться?

— Хватит. — Устало, но твердо отодвинулась от него, не совершив большую ошибку, возможно самую большую из всех существующих.

Удальцов смотрел, не мигая и не понимая, как он может быть кому-то не желанен. Пытался выяснить, используя грубые словечки. Но я была непреклонна в своем решении.

— Знаете, я тоже хочу быть с вами откровенна. Вы ошиблись, между нами ничего не возникло. Я ничего к вам не чувствую, ровным счетом ничего. Извините меня, если обидела. Откройте дверь, пожалуйста.

— Да ты понимаешь от чего отказалась? Или совсем идиотка? — он перешел на крик, а значки весело позвякивали на его груди. — Я могу твою жизнь изменить!

— Вы любите меня? — я спросила лишь для того, чтобы услышать уже известный мне ответ.

— Что? — с недовольством переспросил он. Мой вопрос прозвучал для него не более, чем жужжание назойливой мухи.

Я давно запуталась в себе. Это случилось гораздо раньше, чем Удальцов появился в прокуратуре и внес еще большей неразберихи в запутанный клубок. Он никогда мне не нравился, я сама заставила себя поверить в зарождающееся чувство. Придумала, что не смогу быть с ним счастливой, мне доставляло удовольствие страдать и играть роль жертвы. Сегодня я освободилась. А вместе со свободой пришли пустота и разочарование.

— Откройте дверь, пожалуйста! — попросила я снова.

— Ну и дура. — Он разблокировал дверь. — Работай за спасибо и дальше, у тебя это замечательно получается.

— Извините.

Удальцов с шумом газанул с места, теряясь вдали. Я осталась стоять посреди чужого, пустого двора; лицо было мокро от хлопьев снега и горячих слез. Мне двадцать три, мое тело не отзывается на мужские ласки, я никогда не любила и, может быть, никогда не полюблю.

***

Кофе безнадежно остыл. Во рту сохранился отвратительный привкус, на душе скверно. Мужчины бурно обсуждали чей-то уход из театра. Впервые за полтора часа я заинтересовалась беседой. Неужели сцену можно покинуть? Если только сумасшедший. Один такой нашелся, прослужив искусству пятнадцать лет.

— Он занялся резьбой по дереву. После нового года переезжает в горы, на Алтай. Будет работать в каком-то музее, строгать фигурки. — Пояснил Володя.

— А петь? Ему больше не интересно? — Если честно, то меня удивило такое решение, но, к счастью, я не любила этого артиста — он был скучный и занудливый баритон. Когда он исполнял арии, раскрывал широко рот и наклонял низко голову, что первые ряды могли насладиться стоматологической работой его зубов.

— Сказал, что за резьбой поется лучше, чем перед людьми.

Конечно, с таким заунывным голосом можно стругать только гробы. И чувствую, он мне скоро понадобится. Если задержусь еще, то прокурор меня убьет.