Музыка Ренессанса. Мечты и жизнь одной культурной практики

Таким образом, нельзя рассматривать рукописи просто как места, где хранятся произведения; на самом деле в них всегда просматривается имплицитный набор норм, которые – в качестве форм музыкального мышления – определяли деятельность композиторов. О том, насколько сложным выглядел этот контекст уже в глазах современников, красноречиво свидетельствует тот факт, что многочисленные кодексы не придерживаются единой нормы и используют различные приемы. К примеру, рукопись из Аосты упорядочена не по циклам, а по частям мессы (Кирие, Глория и т. д.), так как в ней преимущественно содержатся именно части месс[53]. В рукописи, ныне хранящейся в Оксфорде, а происходящей, по-видимому, из Венеции, не просматривается жанровой упорядоченности; отсутствует она и в указателе, добавленном к рукописи при ее создании[54]. Но по крайней мере применительно к частям месс там сделаны дополнительные указания, среди которых встречаются и знаки мензур (например: «Et in terra pax. Binchois[55]. O. Ȼ»). Следовательно, такой прием техники композиции, как выбор мензуры, мог рассматриваться в качестве решающего различительного признака внутри группы «части месс». В этом контексте особенно показательны те рукописи, репертуар которых действительно упорядочен по жанрам. Одна из североитальянских рукописей, созданная в основном около 1400 года и находящаяся сегодня во Флоренции, обладает удивительным свойством: в ней классификация по жанрам перекрещивается с классификацией по композиторам[56]. Можно здесь вспомнить и Кодекс Скварчалупи: он включает в себя исключительно светский репертуар, зато презентирует его с особой наглядностью, используя стилизованные портреты композиторов. Возникший в 1440-х годах кодекс «Modena B»[57] в этом отношении предлагает, пожалуй, наиболее усовершенствованную жанровую классификацию, которая отображена также в указателе, где присутствуют заголовки вроде «Hic incipiunt motteti»[58]. Сохранившаяся часть этой рукописи, первоначально имевшей значительно больший объем, демонстрирует такое тонкое понимание музыкальных различий, какого мы в эксплицитном виде нигде не встречаем. Отдельно записаны гимны, малые литургические жанры, магнификаты, антифоны. Особо тонкое музыкальное чутье сказывается в том, что отдельными группами представлены изоритмические и неизоритмические мотеты. Вычленение этих жанров свидетельствует о том, что у составителя рукописи имелся изрядный музыкальный опыт. Именно сложный случай с мотетами (обозначения «изоритмические» и «неизоритмические» возникли намного позже, причем довольно случайным образом) доказывает, что подход к жанровым проблемам был в ту эпоху высокодифференцированным, хотя понятийного закрепления эти знания еще не получили. Впрочем, как кажется, все тонкие различия и сегодня трудно зафиксировать однозначно.

Итак, кто бы ни был создателем такой рукописи, как моденский кодекс, он был человеком чрезвычайно сведущим в музыкальных жанрах. Он даже намеревался сделать их критерием утонченной классификации. О его побудительных мотивах мы, конечно, ничего не знаем, но так или иначе рукопись проливает свет на соотношение между музыкальной литературой и реальностью музыкальной композиции: ведь в самой рукописи обнаруживается высокий уровень жанровой рефлексии. Дальнейшая история письменной музыкальной традиции уже неотделима от жанрового мышления. Это очень скоро становится заметно благодаря выработке новых типов рукописей. После 1450 года в кругах, близких ко французскому двору (вероятнее всего, под влиянием итальянцев) возникло «шансонье» – форма рукописи, неповторимый облик которой был целиком обусловлен жанром шансона.