Музыка Ренессанса. Мечты и жизнь одной культурной практики

Всем вышесказанным имманентные проблемы соотношений между текстом и контекстом далеко не исчерпываются. Еще в XV веке письменная фиксация многих музыкальных произведений происходила в контекстах, географически, а иногда и хронологически далеко отстоящих от места и времени создания композиции. Значительная часть произведений Иоанна Чиконии сохранилась в рукописях, созданных вскоре после его кончины (1412). Если ими пользовались при исполнении – что, впрочем, сомнительно – то во всяком случае сам композитор был к тому непричастен. Для музыкальной историографии эта ситуация влечет за собой определенные проблемы – ведь почти не сохранилось записей, возникших в непосредственном окружении композитора; причем подобное положение дел изменилось только в конце XV и в XVI веке. Но, помимо того, с указанной проблематикой связаны далекоидущие последствия, затрагивающие сам статус письменной нотации. Дело в том, что контексты исполнения, очевидно, вообще не считались чем-то достойным записывания – важен был исключительно «субстрат» исполняемого произведения. Неоднократно упоминавшийся «Кодекс Киджи» имеет большое источниковедческое значение для исследователей творчества Йоханнеса Региса, а особенно Йоханнеса Окегема. Однако кодекс этот был создан в совершенно ином географическом регионе, крайне далеком от французской придворной капеллы, и к тому же многие годы спустя после смерти обоих композиторов. Конечно, не будь этого кодекса, наследие Окегема, особенно в жанре мессы, катастрофически уменьшилось бы в объеме – и все же эта рукопись ровно ничего не способна сообщить о реальном бытовании композиций Окегема в тех условиях, на какие они были рассчитаны. Контекст подобного рода в тексте полностью скрыт. И даже тщательно выполненные музыкальные рукописи, над которыми хорошо потрудился в Антверпене нюрнбергский писец Петер Имхофф, принявший имя Петрус Аламире, дают нам ясное понятие о статусе, каким обладали драгоценные манускрипты (и представленный в них репертуар) в глазах своего заказчика, однако ничего не говорят об изначальном контексте этих произведений. То же самое относится к рукописи с полифоническими произведениями, которую нюрнбергский медик Хартман Шедель (1440–1514) изготовил для собственного употребления в 1460 году. Эта рукопись предназначена исключительно для собирателя; для произведений, в ней содержащихся, она представляет собой не более чем свидетельство рецепции. С развитием книгопечатания проблема в целом не исчезла, но даже еще более обострилась – потому что теперь адресат издания, то есть его покупатель, стал анонимным (несмотря на выставляемые на титуле посвящения какому-нибудь знатному лицу). Вместе с тем важно, что отныне музыкальные произведения могли уже с самого начала создаваться в расчете на этот «анонимный» контекст, определяемый в первую очередь расчетами издателя. Это справедливо даже для сборников песнопений ранней Реформации. Они дают понятие об идейном контексте, однако не дают никаких сведений о том значении, какое могли иметь такие сборники для отдельного индивидуума. В экземпляре «Enchiridion Geistlicher leder vnde Psalmen», хранящемся сегодня в Университете Эмори (Pitts Theology Library), лишь рукописные добавления дают нам какие-то сведения о владельце сборника, причем пометы эти относятся к новым текстам, а не к мелодиям [Enchiridion 1536].