Единственной ложкой дегтя в этой идиллии, по крайней мере для Жорж Санд, стало ясное осознание того факта, что отчаянные поиски совершенной любви вновь грозили обернуться неудачей. Хроническая болезнь Шопена потребовала от нее сдержанности на грани полного воздержания, что явилось серьезным испытанием для молодой страстной женщины. Нам известно, что в течение восьми лет совместной жизни с Шопеном она любила его и была ему верна. Это дает основания предположить, что ее материнские чувства взяли верх над страстью: «После времени, проведенного на Мальорке… меня очень беспокоила серьезная проблема. Я спрашивала себя, должна ли я свыкнуться с мыслью о том, что моя жизнь связана с жизнью Шопена… Я не была ослеплена страстью. Я испытывала к нему своего рода живое, истинно материнское обожание». Вчерашний возлюбленный должен был, таким образом, стать в семье третьим ребенком, которого следовало баловать, которому следовало создать домашний уют, где бы он мог реализовать свои мечты и творческие идеи. Похоже, что Шопен согласился с таким изменением положения, так как с этого момента он называл Жорж Санд почти исключительно «хозяйка», «госпожа» или просто «мадам Санд». Вероятно, решение изменить образ жизни было принято уже через 18 дней после их возвращения с Мальорки, о чем красноречиво свидетельствует надпись «19 июня 1839 года» в их комнате на стене слева от окна. Жорж Санд сожгла все свои любовные письма, а Шопен не оставил ни одной строчки, посвященной их связи, и поэтому уже невозможно выяснить, действительно ли она отныне исполняла лишь роль по-матерински заботливой медсестры, которая должна быть сексуально «неприступной», что, по ее собственным словам, доставляло Шопену немало мучений. Последнее, правда, выглядит не слишком правдоподобно, поскольку известно, что Шопен никогда не принадлежал к категории художников, мучимых сексуальным голодом. Скорее, он относился к одухотворенным, по выражению Генриха Гейне, «ангелоподобным» поэтам.
Пользуясь уединенностью деревенской жизни в Ноане, Шопен полностью отдался занятиям композицией. Прежде всего он начал работу над сонатой си-минор ор. 35. Это произведение у французских исполнителей получило название «Sonate funèbre» (Траурная соната), поскольку его ядром и исходным пунктом является траурный марш, созданный Шопеном еще в 1837 году. Говоря о траурном марше в сонате Бетховена ля-бемоль-мажор ор. 26, мы точно знаем, кого в этом произведении оплакивал автор. У Шопена отсутствует даже малейший намек на предмет его скорби, но вряд ли далеко ушли от истины те, кто полагает, что траурный марш Шопена навеян патриотическими мотивами. Привычка Шопена скрывать серьезные внутренние переживания от окружающих и в этом случае оставляет место лишь для неясных предположений. Это подтверждает и Жорж Санд: «О своем искусстве Шопен говорит редко и мало…. даже в кругу самых близких людей он остается замкнутым и полностью раскрывает себя только роялю». После сонаты Шопен закачивает ноктюрны ор. 37 и мазурки ор. 41, но в это время он уже начинает тяготиться однообразностью деревенской жизни. В октябре 1839 года, окрепнув физически и желая вернуться к привычному стилю жизни, он отправляется в Париж, где друг Фонтана уже снял для него квартиру.
Сразу же по прибытии в столицу он вновь попадает в круговорот жизни парижского общества, и у него остается совсем мало времени для личных контактов с Жорж Санд, снявшей квартиру поблизости от него.
Вскоре, однако, разлука стала для них невыносимой и Шопен переселился в один из занимаемых ею павильонов на улице Пигаль. Жорж Санд много работала, принимала у себя выдающихся деятелей литературы и искусства, таких, как Оноре де Бальзак и Эжен Делакруа, в это время ее захватила новая страсть — социалистический мистицизм. Не исключено, что причиной ее увлечения политикой стал вынужденный сексуальный «пост», связанный с хронической болезнью Шопена. «Она не могла испытать абсолютную любовь к другому человеку, поэтому она любила человека вообще, любила человечество». Здесь следует напомнить, что еще в юности ее привлек мир идей Жан-Жака Руссо.