Музыканты в зеркале медицины

Как следует из многочисленных высказываний самого Шопена, до этого времени он, в основном, следовал медицинским рекомендациям друга своей юности Яна Матушинского. Начиная с 1842 года он поступает под наблюдение парижского доктора Адама Рациборского, известного специалиста по легочным заболеваниям. Дело было в том, что Матушинский, с 1841 года проживавший вместе с Шопеном на улице Пигаль, к этому времени сам уже был тяжело болен. Зимой 1841/ 1842 года Шопен писал Плейелю: «Мне лучше, но я ощущаю слабость и должен лечь в постель», что указывает на ухудшение его состояния. Из письма Гржимале, написанного в апреле 1842 года, мы узнаем, что в это время ему самому не стало существенно лучше, а также, что и его друг Матушинский лежал в постели: «Я должен целый день лежать, так у меня болят железы и глотка. Если Рациборский завтра разрешит мне выйти (Ян лежит, ему пустили кровь), то я обязательно к тебе приеду». Какого труда ему в то время стоило подобное предприятие, показывает следующее письмо к тому же адресату: «Я бы приехал к тебе, но это возможно только ранним утром, а пока я выкашляюсь с утра, уже 10». Тем не менее в художественном плане 1842 год начался для Шопена под счастливой звездой. 21 февраля Шопен с большим успехом выступил в концерте совместно со своим другом виолончелистом Франшомом и певицей Полиной Виардо, которая незадолго до этого вышла замуж. Тем тяжелее был удар, постигший его 20 апреля, когда после сильного кровотечения умер его ближайший друг Ян Матушинский. Столь сильное душевное потрясение не только серьезно ухудшило общее состояние здоровья Шопена, но и стало причиной глубокой душевной депрессии, и Жорж Санд решила, что пришла пора немедленно перебираться в Ноан, рассчитывая на то, что смена обстановки отвлечет его от ужасного события. Потеря Яна, одного из тех немногих, с кем его связывали воспоминания детства и годы, совместно прожитые в Варшаве, вновь пробудили фантазии о смерти, что уже случалось раньше. 11 августа 1842 года он пишет Фонтане из Ноана: ‘‘Мне снилось, что я умер в больнице, и эта картина все еще стоит перед моим взором, как будто это случилось вчера». В Ноан приехали друзья: Делакруа, Витвицкий, Полина Виардо-Гарсия, и под их влиянием Шопен вновь постепенно обрел душевный покой и вновь стал усиленно сочинять. Этим летом были созданы мазурки ор. 50, баллада фа-минор ор. 51, полонез ля-минор ор. 52, экспромт соль-бемоль-мажор ор. 53 и скерцо ми-мажор ор. 53.

Тем не менее осенью он все еще был не в состоянии вернуться в свою парижскую квартиру и Фонтане пришлось подыскивать для него другое жилище. Эта квартира находилась от квартиры Жорж Санд всего лишь через дом, в котором жила ее подруга Шарлотта Марлиани, жена испанского консула. Если в Ноане Шопен в основном сочинял, то в Париже большую часть времени отнимали уроки музыки и общественные обязанности, которые он ревностно выполнял. Однако болезнь его прогрессировала в такой степени, что теперь даже малейшая физическая нагрузка вызывала одышку и зимой 1843/1844 года его приходилось вносить на лестницу собственного дома. По словам свидетельницы, сестры его ученика Гутмана, «он уже не мог подняться по лестнице даже с посторонней помощью». Состояние его здоровья было очень тревожным, и, как писал Гейне в «Левальдс Театерревю» за 1847 год, в эту зиму его вообще никто не видел.

1844 год, как будто, принес улучшение, о чем мы можем сделать вывод из записи в дневнике все той же его ученицы Фридерики Штрайхер: «В конце 1844 года я несколько раз побывала в Париже и мне показалось, что Шопен выглядит как-то покрепче… Тогда друзья Шопена надеялись, что его здоровье восстановится или, по меньшей мере, улучшится». Колыбельная ор. 57 никоим образом не говорит о том, насколько уже болен и слаб был автор в момент ее создания. Ленц, ставший по рекомендации Листа учеником Шопена, так описывал своего учителя: «Молодой человек среднего роста, худощавый, снедаемый грустью и невероятно по-парижски элегантный». Он не знал, что от слабости маэстро иногда вынужден был давать уроки, даже не сидя, а лежа на диване, перед которым стоял рояль. Если его что-то не устраивало в исполнении ученика, то он вставал, сам играл это место, а затем снова возвращался на диван.