Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

Наутро, 9 мая был торжественный въезд в Москву, обставленный с уже начинающей приедаться пышностью. Я заранее предупредил Воронцова-Дашкова, что в связи с моим болезненным состоянием я не смогу въехать в город, как положено, на белом коне. И бедному министру пришлось вносить срочные коррективы: за жандармами, гвардейцами и кавалергардами, а также личным императорским конвоем из донских казаков, ехала карета со мной и Аликс, далее экипаж Марии Фёдоровны, а уж затем нескончаемая вереница карет с великими князьями, сановниками и иностранцами. Тверская улица, по которой мы проезжали, выглядела провинциальной: узкой и низенькой – я не заметил домов выше 3-х этажей, но все эти дома были красочно украшены цветами, лентами и флагами, фасады – это было заметно – были заново покрашены. – И в этом ничего, как видно, не меняется, – подумал я, – а отойдёшь чуть в сторону, а заглянешь за эти фасады, что там тебе откроется? – В глазах рябило от висящих почти из каждого окна бело-лазорево-алых флагов. По бокам улицы стояли сплошные ряды военных и полицейских, люди выглядывали из-за их спин, кричали и махали цветами нашей карете. Солнце ярко светило прямо нам в глаза, заставляло щурится и прислонять ладони ко лбу. В состоянии эйфории, которую испытывает человек, когда он всем нравится, мы подъехали к тёмно-красным, почти бурым стенам Кремля. Он показался мне ещё более монументальным, чем 100 лет спустя, наверное, из-за того, что вокруг него не было высоких зданий, за исключением белой громады храма Христа-Спасителя. Двуглавые орлы на башнях очень подходили к окружающему пейзажу, состоявшему из белых дворянских и зелёных купеческих домов, брусчатых мостовых и лугов Замоскворечья. Мы подъехали к главному входу в Большой кремлёвский дворец и, войдя внутрь, сразу оказались на парадной лестнице, ведущей на второй этаж. Она выглядела не столь роскошной, чем лестница Зимнего, и тем не менее светло-коричневый мрамор стен и колонн и потолок, уходящий в небеса, производили сильное впечатление. Я потрогал рукой тёплую стену цвета варёной сгущёнки. – Ревельский камень, – услужливо шепнул мне на ухо Воронцов-Дашков. – Да, велика Российская империя, поэтому и камень можно из Ревеля привозить, это ведь где-то в Прибалтике, по-моему. – Я поймал себя на мысли, что, в отличие от Эрмитажа, я ни разу в жизни не был в этом дворце. Ещё бы, резиденция президента, сюда просто так не пускают. Я усмехнулся. С лестницы мы прошли в маленький зальчик. На его светло-зеленых стенах не было ничего, кроме огромной картины, изображающей битву русских витязей с очередными бусурманами. Зальчик показался скромным, но то, что открылось за ним, было настолько грандиозным и впечатляющим, что я еле удержался, чтобы не охнуть: соседний зал с белыми витыми колоннами, мраморными скульптурами и огромными люстрами, казалось, уходил в бесконечность, узорный, натёртый до блеска паркет слепил глаза. Но это было только начало: следующие три зала были сверху до низу отделаны золотом, всё сверкало и сияло, и не давало перевести дух. В убранстве этих залов, как и всего дворца, чувствовалась какая-то эклектика, причудливая смесь европейского великолепия с азиатской пышностью. Было невероятно, что среди низкого и слегка провинциального города могло таится такое богатство.