Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

Время продолжало ускоряться. Оно уже не летело, а неслось вскачь с непостижимой силой и скоростью. Не успел я вернуться в опочивальню и сесть за бумаги, как в окне вагона показались предместья Москвы, ещё более бедные и обшарпанные, чем в Санкт-Петербурге. Поезд сбавил ход, миновал несколько стрелок и развилок и наконец остановился не на Ленинградском (как я думал), а на каком-то другом вокзале. Не понимая толком, где мы находимся, я вышел с Аликс, мамА и многочисленной свитой на перрон и только тут прочитал надпись на здании: Смоленскiй Вокзалъ. – Так это же Белорусский! – догадался я наконец. – А почему сюда? – Спрашивать было некогда и не у кого. К нам подошла целая толпа мужчин в сияющих золотом мундирах и дам в роскошных туалетах. В их лицах было что-то неуловимо одинаковое. – А ведь это всё Романовская семья, – догадался я. – Все эти люди мои родственники. Сколько же их тут 30, 40 или больше? – Начались бесконечные пожимания рук дядям и племянникам и поцелуи тётям и племянницам. Я никого не успел толком запомнить, за исключением уже известного мне любителя балета, который с важностью сообщил мне, что принял на себя командование коронационным «отрядом», состоящим из немыслимого количества пехотных батальонов и казачьих сотен. Под охраной кавалергардов мы вышли на площадь со знакомым мостом, который перегораживала Триумфальная арка, как будто перенесённая с Кутузовского проспекта. Несмотря на поздний час площадь была запружена народом, сдерживаемым тонкой линией полицейских, которые, как и все присутствующие, восторженно смотрели на нас и улыбались, но не кричали. Под мощный гул толпы мы с Аликс и мамА сели в закрытую карету, которая тут же резво тронулась, въехала на мост и покатила по обсаженному липами шоссе прочь из города. Никаких высоких домов на Ленинградском проспекте (или как он тогда назывался?) я не заметил, двухэтажные деревянные дома изредка проглядывали из-за светло-зелёной или чуть желтоватой молодой листвы. Только с правой стороны показалось довольно высокое здание с надписью на крыше Яръ. Дорога была тряской и пыльной, и мы очень обрадовались, когда экипаж въехал в ворота невысокой, почти игрушечной кирпичной крепостной стены с красно-белыми ажурными башенками и наконец остановился у такого же кирпичного, но казавшегося удивительно лёгким, дворцового строения с белыми маленькими колоннами. – Так это же Академия Жуковского, – осенило меня. В этот момент Воронцов-Дашков, оказавшийся здесь раньше нас, провозгласил: – Добро пожаловать в Петровский путевой дворец! – На широком плацу был уже выставлен почётный караул каких-то кавалеристов – то ли уланов, то ли драгунов, кто их там разберёт. Уланы-драгуны громко гаркнули приветствие и над невесомым, похожим на сказочный замок дворцом взвилась стая галок или ворон, казавшихся иссиня-чёрными на фоне вечереющего неба. Мы прошли во дворец и встретились с зарубежными родственниками, из которых я смог запомнить только родного брата Аликс Эрнста-Людвига, которого все называли Эрни, женатого на Виктории-Мелите, которую все называли Дакки, хотя в ее облике и не было ничего утиного. Ужинали вчетвером, без мамА и Михаила, а наутро начались непрерывные приёмы зарубежных монархов, послов и многочисленных депутаций и делегаций. Из всего этого мелькания лиц, мундиров и фраков мне запомнилось только витьеватое приветствие эмира Бухарского и Хана Хивинского – двух верных, но, видимо, не бескорыстных вассалов России, а также приезд Ли Хунчжана во всём великолепии китайской пышности. На второй день ноги у меня уже начали подкашиваться, но вечером удалось присесть, когда прямо в Петровском парке хор из 1200 певцов пел нам с Аликс так называемую торжественную серенаду. Слушая их мощное пение, которое, казалось, можно было услышать не только в самой Москве, но и в Санкт-Петербурге, я напряженно думал о том, есть ли смысл в том, что я затеял. Россия стала мощной державой, которую явно уважали во всём мире. А её народ, хотя по большинству неграмотный и живущий от урожая до урожая, казалось, был вполне удовлетворён своим положением и выражал, практически непрерывно, радость и даже восторг от того, что им будет править новый самодержец. – Зачем тогда это всё – свободы, конституции, парламенты, – думал я, – если и так все довольны? – И с трудом отогнал эти мысли. – Я же знаю, чем всё это кончится. А любовь и ненависть народа переменчива как «ветер мая», а сейчас этот май как раз и есть. Похоже, я хорошо держусь пока, и Аликс и никто другой не делают мне замечаний, что я не так сел или не так встал. – Я посмотрел на свою жену: она сидела с непроницаемым лицом, чуть-чуть улыбаясь уголками губ и глубоко погрузившись свои мысли, которые в отличие от моих были по-видимому не такими уж тягостными. А хор пел всё мощнее и мощнее, звуки обволакивали меня и нашёптывали: всё будет хорошо, всё будет хорошо!