Мы отрываемся от земли

Каждое воскресенье Грека ездил на литургию, вставать для этого приходилось в семь. О. Марк назвал ему пару московских приходов и имена священников, но Грека свой выбор сделал. Родителям он сначала говорил, что безвозмездно помогает Юре реставрировать одну сельскую церковь. Потом признался. Отец расценил как придурь, а мама взяла слово быть осторожнее, чтобы не прознали в театре.

Олегу Грека проговорился как бы между прочим. Тот жалостно скосился, повздыхал, и Грека догадался, что Олег знал про Аллину веру, а в его поступке видит несколько патологический способ искупления вины.

Искупление было. Но не только это. Что еще, Грека надеялся познать когда-нибудь потом – или когда-нибудь сейчас, как он придумал для себя, чтобы со спокойной совестью читать о том, чего не понимает.

Юра и Нелли заваливали его развивающей литературой самого разного рода, и Грека по «слепым» копиям погружался в Псевдо-Дионисия, блаженного Августина, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Иоанна Лествичника, «Цветочки» Франциска Ассизского, «Историю одной души» Терезы из Лизье, в Павла Флоренского и Сергия Булгакова, Честертона и Пеги. Грека читал отчаянно.

Теперь он открыл Евангелие после полугода невыносимости прочесть страницу любого текста из-за головной боли. Он прочитал несколько глав и увидел то, что ему мешало. То, что мешало ему весь этот год, когда он открывал книгу, мешало сквозь отчаянность, ревность, волнение, трепетный задор. Все оказалось просто. Слова.

Слова пытались выдать себя за Него, слова хотели, чтобы Грека поверил, будто они – Он, Который на парусе. Со словами надо было что-то делать. И если о. Марк с амвона говорил словами, то Нелли говорила о словах. Иногда он ловил легкие толчки, по одному на три сочинения. И все же, пусть неявно, твердил себе Грека, это все Он, и однажды Он выступит из страницы, как из мглы света.

И именно слово «свет», которым он от безнадеги объял для Люды все, что было, теперь, напечатанное, произнесенное, мучительнее всего коробило.

Распятие стояло совсем близко к малюсенькому окошечку. Греке показалось, что он увидел его только сейчас. Грека встал перед Ним. Это был Он, такой, как на парусе. Греку наполняла улыбка от того, что Он это Он. То, что было тогда, не помнилось сейчас, не переживалось вновь – не могло, но присутствовало здесь, в этой ли церкви, в нем ли самом, снаружи, где погромыхивало грузовиками шоссе.

Они сели на лавку у стены, как в первый раз, когда Грека приехал сюда с Юрой. Грека рассказал о. Марку почти слово в слово то, что написал Люде.

Он описал день, когда его убили, с самого начала, от набережной, где они с Олегом ждали Дагмару, и до сиреневого снега за шиворотом. Пришлось отмотать на несколько лет назад, к карьеру, где их нашел Компас. Он рассказал про Страну Небесных Песков и Океан За, потому что без них нельзя было обойтись, и про Люду, помогавшую давать эти имена. И про парус в небе над бухтой.

О. Марк слушал, глядя в пол как бы остановившимся взглядом широко раскрытых глаз, Грека знал эту его манеру. И вдруг, как после той, первой беседы, испугался, словно что-то было под рукой, и вот там пустота – отдано и зачем? Испугался заодно и своим испугом, и испугом о. Марка.

– Вы рассказали мне об этом, очевидно, за тем… чтобы я объяснил вам, – заговорил о. Марк, – объяснил вам природу… этого явления.

Грека пожал плечами, спохватился, что о. Марк не смотрит на него, и сказал:

– Очевидно.

– Мне нечего вам объяснять, – произнес о. Марк не сразу. – Впрочем, вы сами знали, когда шли ко мне, что объяснять нечего…

Он поднял глаза, все еще широко раскрытые, на Греку.

– Запомните: главное, что Христос был в том момент с вами. Ведь так? Ведь это главное, правда?

– Да, – ответил Грека.

– Ну, вот. И пока оставим. Помните, что Христос был с вами. И старайтесь… старайтесь… гнать вопросы. Слышите? Они вас только запутают. Помните, но не думайте.

Совет «помнить» едва ли не рассмешил Греку. Не думать он честно старался. Старался столь же отчаянно, как раньше заставлял себя думать – над текстами. Ведь под спудом оставалось самое трудное, на что ему даже не хватало духу взглянуть, и что он словно бы трогал, как слепой, кончиком палки.

И он, и о. Марк говорили об одном Распятом, на парусе ли, на древе. Но ведь и Страна Небесных Песков была Им. А Страну Небесных Песков знал только Грека.

…Сколько Грека себя помнил, прилагательное «откровенный» у них в семье означало то же, что «непристойный», а глагол «откровенничать» на его памяти употреблялся матерью по отношению к некоей молодой особе, которой вменялись излишняя доверчивость и недостаток воспитания. Похвальна была искренность, но не откровенность. Грека мог поведать Люде о том, что произошло с ним вместо смерти, потому что в начавшейся новой жизни его и Люды по отдельности просто не было.