Мы потребуем крови

Я отвернулась, на мгновение забыв о том, что привело нас сюда. Неприятно было осознавать, что я никогда не уделяла этому должного внимания, лишь проклинала дни кровотечений, поскольку они добавляли неудобств.

– Только во время безопасной фазы цикла, – добавил он, вероятно, заметив мое замешательство. – Мы относимся к этому серьезно. И все остальные тоже должны.

За два шага он вернулся к столу и к письму, о котором я совершенно забыла.

– Вот. – Он протянул письмо. – Готово, осталось только подписать.

– Да, спасибо.

Он поклонился и одновременно с этим свел кулаки вместе в левантийском приветствии.

– Ваше величество.

И, не спросив, не нужно ли мне что-либо еще, он ушел, оставив меня с путаницей мыслей, в которых некогда было разбираться. Мне вдруг показалось серьезным упущением, как мало матушка рассказывала мне о работе тела, не считая того, как защитить одежду от крови. Но беспокоиться об этом, когда я собиралась выступить в поход со своей армией, было еще глупее. Сейчас совсем не время, хотя мне так хотелось кого-нибудь спросить. Например, подругу, способную меня понять.

А рядом со мной всегда была только Сичи. Даже в тот день в купальне я не говорила с ней о наших планах, а теперь она вышла замуж за левантийского императора вместо моего брата. К тому же я убила ее дядю, устроив засаду, и отобрала у него замок. Не лучшее время, чтобы вести подобные разговоры, даже если это было бы возможно.

Я думала о ней, пока писала свое имя на письме к ее мужу, радуясь, что, если он похож на Раха и Тора, Гидеон э'Торин хотя бы уважает ее.

Когда я вернулась во двор, солдаты уже были готовы к отъезду, хотя на телеги еще грузили припасы, которые можно было забрать с собой. Левантийцы сидели на лошадях, но отдельно от кисианцев. Меня встревожило, что, увидев их, я вздохнула с облегчением. Неужели я думаю о том, на что способен в мое отсутствие Мансин?

Пока я спускалась по лестнице, мой взгляд скользнул по сидящему на Дзиньзо Раху. С такого расстояния на его лице не было заметно следов ночной усталости, он засмеялся над чьими-то словами, и мое сердце затрепетало. Я отругала себя за то, что посмотрела на него. Мне нужно вести армию. Умиротворять министра. Править народом. Красивая улыбка воина-чужестранца и слова Тора не должны занимать столько места в моей голове. Но занимали. Они заполняли мое сердце, и я чувствовала себя слабой и глупой.

Я твердила себе, что император Кин никогда не страдал от таких мыслей, но резко остановилась, когда оставалось всего две ступени. Еще как страдал. Иначе почему он всю жизнь изводил мою мать за единственное преступление – любовь к другому мужчине? Она отвечала ему тем же, но что бы он ни делал, император всегда оставался праведным и прагматичным, в то время как ее считали безумной стервой. От этой несправедливости у меня перехватило дыхание, и на мгновение я осталась в одиночестве посреди всех этих людей и сжала кулаки от ярости, не только моей.

Я ведь и сама обращалась с ней так, будто она обезумела, когда пересекла черту, к которой ее всю жизнь подталкивали.

Вокруг кипели последние приготовления, и я стояла в центре водоворота. Министр Мансин отдавал приказы у ворот. Рядом с ним генерал Мото разговаривал с офицером, чье имя я не знала, но они явно чувствовали себя непринужденно во главе армии. Все эти люди знали свое место, потому что эти места были подготовлены для них десятками, сотнями мужчин до них. Мои предки подготовили место для Танаки, но не для меня.

Мне пришлось оторвать ноги от ступени и заставить себя идти дальше, а в груде новых мыслей придется разбираться позже. И я впервые ощутила это бремя – я несла с собой во двор страдания всех женщин нашей семьи, которых вечно игнорировали.

Для меня уже оседлали лошадь, и рядом с ней дожидался генерал Рёдзи, его кобыла нетерпеливо вскидывала голову.

– Ваше величество, – сказал он, не подозревая, что я смотрела на него совершенно другими глазами, забираясь в седло.

Этот человек преданно служил моей матери, помогал ей найти поддержку, чего бы ему это ни стоило. И пусть придворные говорили, что матушка его использует, вертит слабым влюбленным мужчиной, но я слишком многое видела, чтобы в это поверить.

– Генерал, – сказала я, забравшись в седло, и лошадь подо мной встрепенулась. – В Ахое вы сказали, что никогда не хотели так сильно полюбить мою мать, но разве все это началось не из-за любви?

Он огляделся, а потом снова посмотрел на меня, подняв брови.

– Сейчас явно не время и не место для такого разговора, ваше величество.

– Вряд ли для такого разговора когда-либо найдется подходящее время и место.

Он снова огляделся, но поблизости не было никого, кто мог бы подслушать.

– Я… у нас были одинаковые идеалы. И гнев. Думаю… гнев важнее всего. Так много значит, когда можешь рассказать кому-то о своих обидах. Сначала гнев, потом обиды, затем честность, и вот ты уже готов на все ради этого человека.

– На все?

– На все, кроме того, о чем этот человек пожалеет, когда успокоится.