Мы сделаны из звёзд

Не могу сказать точно, но Прескот, должно быть, взглянул на меня с укором.

— Что ты хочешь от меня, Кайл? – он устало примостился на одну из ступеней рядом со мной. – Я не могу зачислить ее, понимаешь? Не могу.

— Можете. Вы просто не хотите. Потому что вы устали от всех этих самонадеянных, холеных, напыщенных индюков с трастовыми фондами, которые, ничего не делая, полагают, что им все упадет с неба по первому желанию. И вы правы. Потому что большинство из них именно такие. Например, я. Заявления в университет за меня рассылал мой учитель по математике, согласие на обучение отправляла Ли, а я в тот момент, кажется, страдал по своей бывшей, либо в депрессии ныл, что ни на что не способен. Все, что только можно, я уже испортил. Но Ли не такая. Она весь год грызла землю и выворачивала мозги набекрень, лишь бы вырваться из нашего душного, мелкого городишка. Лишь бы уехать от своей дерьмовой семьи, спастись от дерьмовых Дней благодарения, где всегда гробовая тишина, и не получать на день рождения чертовы рулоны обоев.

Профессор нервно постукивал по асфальту носком кожаного ботинка.

— Я не могу уехать ни с чем. Она умрет. Потому что я недостаточно старался.

— Ты сделал все, что нужно, Кайл, и даже больше.

— Я десять лет ничего для нее не делал. Я должен был умереть, а не она.

— Она не мертва. – сказал Прескот. – Она в коме. И она молода и готова сражаться за жизнь. Она скоро очнется, это точно. Вот если бы я попал в ту аварию, черта с два я бы пришел в себя. Мне только дай шанс откинуть копыта, я ухвачусь за него мертвой хваткой. Чем ты старее, тем больше надоедает жить.

— Не обязательно быть старым, чтобы устать от жизни. — сказал я. — Я много чего знаю, правда. Столько я прочел статей из научных журналов про тензоры электромагнитного поля, штудировал на ночь работы Вольфганга Ридлера, высчитывал уравления Максвелла, вникал в теорему Гауса. Знать бы только ради чего? Без Ли все так пусто. Не имеет никакого значения.

— Ты заставил меня вспомнить одну вещь, Кайл, — задумчиво протянул профессор.

— Какую?

— Молодость. — я услышал, как он улыбнулся. – В молодости я, как и ты, верил в чудеса. Не в кротовые норы, конечно. Куда уж мне до этого, я ведь был поэтом. Я думал только о чудесах.

Пока Прескот говорил, я безрезультатно пытался согреть холодные ладони в промокших карманах пиджака.

— Этот человек того стоит. Раз ты все еще здесь. – не спросил, а утвердительно сказал профессор.

— Вы даже представить себе не можете, насколько.

Дыхание профессора было мечущимся. Словно он пытается принять самое сложное решение в своей жизни.

— Хватит тут сидеть. Поезжай первым же автобусом в Филадельфию. – настоял он. – Рядом с Ли от тебя будет больше пользы. Если пришлешь мне справки о болезни, эссе и все остальное, на что не хватило твоих великолепных мозгов, я ее зачислю.

Я поднял неверящий мутный взгляд на Прескота, чье лицо на удивление стало вдруг четким и выразительным.

— Тебе пора домой, Кайл. – сказал он.

И был абсолютно прав.

* * *

Вселенную так легко уничтожить. Она вся состоит из величин, ее описывают фундаментальные физические константы: массы элементарных частиц, переводные множители, планковские постоянные. Стоит только на одну миллионную изменить степень в атомной единице массы, и мироздание рухнет, не выдержав этого крохотного незначительного отклонения.

Люди ломаются так же быстро. Пара не сказанных в нужное время слов, несколько не сделанных вздохов, не услышанный гудок автомобиля.

Даже самые отработанные системы однажды дают сбой.

С автобусного вокзала я сразу примчался в больницу, в палату, где Ли растянулась вдоль койки, привычно бледная, но подозрительно спокойная и безмятежная. Огромное количество переломов, синяков и царапин испещрили ее тело вдоль и поперек, неровными разноцветными пробоинами выстраиваясь друг за другом, меняя облик подруги до неузнаваемости.

Какой-то из отделов моего мозга не мог принять то, что это действительно была Ли. Без ее вечно иронической ухмылки, задорного огня в глазах и румянца, покрывающего щеки, это была словно вовсе не она. Не было ничего, за что я мог ухватиться, чтобы все еще верить в то, что та сломанная обертка, в которую она оказалась завернута, когда-нибудь оживет.

Ее руки безвольно лежали вдоль тела, катетеры иглами протыкали кожу тонких запястий, длинные черные волосы спутались на белоснежной подушке, грудь слабо вздымалась от воздуха, поступающего из кислородной маски у нее на лице.

Я смотрел на все эти трубки и провода, на капельницы с прозрачной жидкостью, разглядывал множество нанесенных на тело швов, и внутри меня все еще теплилась надежда, что все это просто большая неудачная шутка. Что она лежала и смеялась надо мной. Делала вид, что умирает. Не двигалась, выжидая апогея своего глупого розыгрыша.

Электрокардиограф пищал, отсчитывая стуки сердца, которое билось так слабо, что, казалось, через мгновенье вот-вот остановится совсем.

Резко вздохнув, я склонился над ее лицом, наполовину скрытым прозрачной кислородной маской, и взял бледную холодную руку подруги в свою.