Мы уходим последними… Записки пиротехника

– Ну уж? – откровенно сомневаемся мы, глядя на забранные металлической решеткой и расположенные на высоте около тридцати метров стрельчатые окна.

– Не сами, конечно, – уточняет милицейский товарищ, – а мальчишки по их наущению. Здесь в прошлом году большинство окон остеклили. А зима была морозная – голуби начали дохнуть. Вот старухи во имя спасения святой твари и подговаривали мальчишек. Мы уж тут и пост держали и караулили – ничего не помогло. Опять голуби по церкви летают и все портят…

Как ленинградец, я знал, что церковь эту построили на том самом месте, откуда в марте 1881 года народовольцы отправили на тот свет «божьего помазанника» Александра II. («Кровавое пятно» из самой лучшей красной краски сохранилось на специально нетронутом кусочке мостовой и до сего времени.) Знал, что стоила она что-то такое около пяти миллионов рублей, что вместо ожидаемого святейшим синодом «величественно-скорбного» сооружения, отражающего «божественность царской власти» и «глубокую скорбь народа», архитектор Парланд и инженер Трухманов соорудили веселое подобие храма Василия Блаженного в Москве. На этом мои познания кончались. И лишь позже я услышал любопытную историю этого храма.

Оказывается, у церкви «Воскресение на крови» («Спасом» ее прозвали верующие) сначала было революционное прошлое. Мало того, что она всем своим видом никак не выражала «глубокую скорбь», скорее наоборот, в ее котельной одно время печатали прокламации, а в тесной каморке, над алтарем, собирались подпольщики.

Однако в первые годы после Октября эта церковь, которую патриарх Тихон объявил кафедральным собором, превратилась в гнездо контрреволюции. Здесь планировались заговоры, отсюда расползались по городу слухи, будто бы по ночам в церкви «слышны стоны убиенного царя», который «является благочестивым» и предрешает близкий конец большевистской власти.

«Близкого конца» дождались сами заговорщики, но в двадцатых годах это гнездо приняло еще одну стаю реакционеров: митрополит Иосиф Петровых сделал его центром новой антисоветской секты «истинно православной церкви», охвостья которой до сих пор нет-нет да и объявятся. Может, и те старухи, что кликушествовали на паперти, тоже из последних обожателей предпоследнего царя?

…У нас начинаются труднейшие переговоры. По утвержденному мне плану, снаряд решено спустить прямо в церковь через пролом в шатре. Но сто шестьдесят килограммов на узком карнизе мне одному все равно никак не поднять и не удержать, а от помощи солдат я отказался: не каждый даже здоровый человек может работать на такой высоте. Не хватает мне еще переживаний, как бы кто не свалился. Нужно привлечь верхолазов. Там, наверху, чуть выше снаряда, есть маленькая площадка, а на ней – остовы разобранных и брошенных строителями трех допотопных лебедок. Если их хоть чуточку подремонтировать, они нам могут очень и очень пригодиться. Но опять-таки нужен опыт верхолазов, нужно их умение работать в любых условиях, а ребята здесь на все руки мастера.

И вот все пятеро собираются лезть наверх. Мне нужны четверо. Пытаются спорить. Но я стою на своем – ни к чему подвергать риску лишнего человека.

– Добро. Пятый здесь, внизу, будет помогать вашему водителю принимать снаряд. Мы всегда все вместе…

– Ну, если так…

Несколько часов они мучаются вокруг ржавых, искалеченных лебедок. В купол с трудом подаются трос, шестерни, смазка, разнокалиберные гайки, ключи, зубила, прочные капроновые и не менее прочные, из морской травы, веревки.

Договариваемся с властями района и города о мерах безопасности на время извлечения снаряда. Один из милицейских представителей очень хочет обставить все «на солидной основе»: закрыть движение, выселить жителей из домов по каналу Грибоедова и Конюшенной площади, выгнать из Михайловского сада гуляющих, «заморозить» Невский перед Казанским собором…

– Что это даст? – в который раз наседаю на него. – Зрители еще страшней. Если вдруг что случится, лучше, чтобы в этом районе оказалось минимум людей – просто случайные прохожие. А оцепление на Невском соберет такую толпу – работать станет невозможно…

Часов около пяти верхолазы сообщают, что «можно потихоньку двигать». Однако уже стемнело, и все дела решаем перенести на завтра.

В десять утра было темно и пасмурно. В одиннадцать появилось солнышко, и город предстал перед нами изумительной палитрой сдержанных осенних красок. Под оставшимися внизу черными, орлами на башенках «Спаса», как игрушечный, шел к Невскому набухающий первым ледком канал, и, как игрушечные, вдоль канала один за другим катились крошечные грузовички и легковушки. Живилась и трепыхалась маленькая Конюшенная площадь. Все выглядело удивительно чистым, вымытым. Даже заводской дым за Невой, казалось, не валил столбом, а выходил тоненькими аккуратными струйками.