Мы умели верить

Фиона закатала рукава. Было так заманчиво считать разгульные восьмидесятые великой эпохальной битвой всей ее жизни и что она уже в прошлом. Даже ее работа в магазине, ее правозащитная и благотворительная деятельность всегда казались ей следствием прошлого. Люди по-прежнему умирали, только не так быстро, сохраняя чуть больше достоинства. Что ж, по крайней мере в Чикаго. Она считала одним из своих великих моральных изъянов то, что даже близко не испытывала такой же тревоги по поводу нестихающего кризиса СПИДа в Африке. Она все равно делала пожертвования в эти фонды, но ее беспокоило то, что она не сочувствовала всем сердцем, не проливала слез, не мучилась бессонницей. За прошлый год в мире умер от СПИДа миллион человек, и она ни разу не заплакала о них. Миллион человек! Она долго задавалась вопросом, не расистка ли она, или дело было в огромном Атлантическом океане? А может, все потому, что страдало не только африканское гей-сообщество, вирус убивал не только юных красавцев, напоминавших ей Нико и его друзей. Конечно, всякий альтруизм в какой-то мере обусловлен эгоизмом. И, может быть, у нее в сердце, в этой жизни, хватало места только для одной большой задачи, очерченной одним бедствием. Клэр, казалось, выросла в твердой уверенности, что самая великая любовь ее матери всегда была направлена на что-то, скрытое за горизонтом прошлого.

– В этом разница между оптимизмом и наивностью, – сказала Сесилия. – Среди нас нет наивных. Наивные люди не прошли настоящих испытаний, поэтому думают, что с ними такого никогда не случится. Оптимисты уже прошли через многое, и мы продолжаем вставать каждый день, потому что верим, что в наших силах не дать этому случиться снова. Или убеждаем себя в этом.

– Всякая вера – это заблуждение, – сказал Ричард.

– Во Франции нет оптимистов, – сказал Серж.

Студия Ричарда была L-образной формы: в одном конце располагались экраны, камеры и освещение, в другом – столы, компьютеры и кавардак, а посередине – где они были сейчас – зона отдыха с мини-кухней. В преддверии выставки здесь стало теснее, на полу валялись силовые кабели и упаковочный наполнитель. Фиона пришла сюда не затем, чтобы смотреть видеозаписи. Она ясно дала это понять – сейчас не время.

Было воскресенье, два часа. Назавтра был запланирован vernissage Ричарда, но все подвисло в воздухе. Вблизи бельгийской границы ловили одного из предполагаемых террористов. Как только они все собрались в студии, они закрылись на замок. Радио на стойке передавало новости Би-би-си так тихо, что не расслышать, и Серж то и дело просматривал новости в «Твиттере», но особых изменений не наблюдалось. Ричард ждал звонка из Помпиду – будет ли завтра хотя бы открытие выставки, не говоря о торжественных мероприятиях. Даже если ему дадут добро, наплыва посетителей ждать не стоило. Помпиду располагался недалеко от концертного зала «Батаклан», все еще являвшего собой «сцену бойни», согласно новостям, хотя единственные фотографии, на которые осмелилась взглянуть Фиона, показывали охапки цветов и плюшевых мишек. Несколько важных гостей ехали в Париж издалека, и бог знает, какая судьба ожидала их рейсы и поезда.

Вчера ближе к ночи позвонил Дэмиан и сказал, что Клэр прислала ему электронное письмо на его университетскую почту. Всего пять предложений, сообщавшие, что она в порядке и ему не стоит волноваться. Он продиктовал Фионе электронный адрес Клэр – Фиона, разумеется, не должна была ничего писать ей – и дважды прочитал ей вслух письмо. Без извинений, но и без злобы, без холодности. Как это отличалось от двух ее напряженных бесед с Фионой.

Что ж, претензии Клэр в основном были обращены к ней, а не к Дэмиану. Детский психолог объяснил это еще много лет назад: дети нападают на того родителя, с которым живут, на которого могут положиться. И в ходе терапии выяснилось, что Клэр понимает гораздо больше, чем они надеялись, об измене Фионы.

«Она считает, – сказал психолог, – что вы искали другую семью, лучше вашей».

Фиона убрала бумажку с почтой Клэр к себе в тумбочку. Она устояла от искушения вписать ее себе в телефон.

Наконец зазвонил телефон Ричарда, и он ушел к своему рабочему столу, где разговаривал прохаживаясь. Вернувшись, он покачал головой.

– Не Помпиду, – сказал он. – На данный момент, если они позвонят, я откажусь. Хочу обождать неделю. Следующий понедельник – как думаете? Они могут пускать публику, когда им взбредет, но, если у нас вообще будет vernissage, нужно провести его правильно. Но слушайте, есть хорошая новость. Фиона, я говорил, что у меня для тебя сюрприз. Он был задуман на завтрашний вечер, но… вы понимаете.

Фиона собралась с духом. У Ричарда бывали странные представления о том, что должно понравиться людям, и, если он собирался презентовать ей видео с Нико, она не сможет принять это.

– Звонок был как раз по этому поводу, – сказал он. – Иди, подожди у двери, окей? Две минуты. Увидишь.

– Одна я?

– Одна ты.