Мы умели верить

Если бы Йель не был сейчас физически неспособен на секс, если бы Эшер не говорил только что о боли в ноге и тошноте из-за таблеток, которая никак не проходила, Йель мог бы питать надежду, что этот вечер у них закончится в постели. Без всяких обязательств. Но соприкосновение рук было ценным само по себе. Как привет из параллельной вселенной, в которую Йель заглянул, закрыв глаза перед домом на Брайар-стрит. Да и так ли дружба отлична от любви? Из дружбы ты исключаешь возможность секса, но, так или иначе, все дело – в особых моментах. Быть здесь и сейчас в чьей-то жизни. Впускать кого-то в свою жизнь.

– Только посмотри на тех двоих!

Мужской голос у них за спиной. Эшер крепче сжал руку Йеля, даже раньше, чем тот сообразил, в чем дело.

– Эй, Луиза! Только посмотри на тех двоих!

– Не оборачивайся, – прошептал Эшер.

Йель подумал, что Эшер, возможно, хочет выпустить его руку, но это, конечно, было не так. Эшер даже не ускорил шаг.

Женский голос, уже дальше:

– Берт, не будь жопой.

– С моей жопой как раз все в порядке! Эй, дамочки! Найдется время, а? У меня к вам пара вопросов!

– Берт!

– Слушайте, дамочки. Постойте.

Но голоса звучали все дальше; наверно, Луиза удерживала Берта.

Еще дальше:

– Только посмотрите на вон тех!

Эшер и Йель прошли молча остаток пути до Сент-Джоу. Йель пообещал, что поймает такси, но не стал этого делать. Он прошелся до надземки. Ему хотелось побыть с другими людьми, в самой толчее. Хотелось взглянуть на город сверху, проплыть так близко от чьих-то окон, чтобы увидеть, как люди сидят за кухонным столом или ругаются.

Мир был ужасным и прекрасным местом, и, если он не собирался здесь задерживаться, он мог делать, что захочет, а больше всего на свете он хотел (не считая того, чтобы броситься за Эшером) устроить выставку Норы и, как бы там ни было, отдать дань уважения угловатым картинам и эскизам Ранко Новака.

Он стал думать о людях, которые могли бы ему помочь. Были Шарпы, но после всего, что они сделали для него, он не мог просить их еще об одном одолжении. И у него почти не осталось знакомых из Северо-Западного. И он уж точно не мог снова втягивать в это Сесилию. Напротив него в вагоне стояла девушка с целой шеренгой серебряных колец в ухе. Это навело его на мысль о Глории. Глория теперь работала в «Трибуне». Глория ему поможет. Он не представлял как, но она придумает.

За одну остановку до выхода Йель увидел, как в вагон втиснулся какой-то тип, и ему показалось, что он сейчас плюхнется ему на колени, но тот открыл холщовую сумку.

– Носки берем, – промямлил он Йелю и женщине, сидевшей рядом. – Доллар пара. Два доллар, три пара. Один размер на ваша нога.

Он достал пакет на молнии с парой чистых спортивных носков, с желтыми полосками сверху. Они смотрелись на удивление плотными и удобными.

– У тебя носок с дырка? – спросил он Йеля. – В этих тебе будешь лучше. Хорошие носки, будешь всяко лучше. Один доллар, всяко лучше.

Йель нашел доллар и отдал ему, и тип улыбнулся беззубым ртом и вручил ему носки. Йель встал на своей остановке, сжимая пакет.

Подарок от города, такое у него было чувство. Что-то мягкое, прослойка между собой и землей.

2015

Поездка Фионы с Сесилией в такси до Монмартра – до сквера, где Клэр сказала им ждать – оказалась одуряюще долгой. Движение по всему городу парализовало; все вернулись на дороги, но дороги не успели вернуться к норме. Фиона подумала, может, в пробках виноваты репортерские фургоны или же просто все водители очумели от страха.

Сквер Жана Риктюса оказался не прямоугольным, как положено скверу, а продолговатым, с аллеей, обсаженной кустарником, в обрамлении заборов и низких кирпичных стен. На зеленых скамейках можно было бы прекрасно устроиться в летний день с книгой, если бы их не загадили птицы.

День выдался солнечный, но прохладный, и Фиона уже боялась, что Николетт замерзнет, и вместе с тем боялась, что Клэр с дочерью вообще не покажутся. Сесилия взглянула на часы:

– Мы должны были бы сидеть вот так в роддоме. Мы двое, ожидая внучку. Лучше поздно, чем никогда!

Они прошлись мимо крохотной детской площадки и остановились у расписанной стены, граффити было стилизовано под классную доску, испещренную белыми словами и красными геометрическими фигурками.

– Это все, наверно, «я люблю тебя», – сказала Сесилия.

Фиона увидела в одном месте «Te amo»[139], в другом – рисунок ладони, изображающей «любовь» на языке жестов, и уйму других надписей, по большей части непонятных ей – тайских и на языке Брайля, и греческих, а может, и на языке индейцев чероки. А в самом верху была нарисована женщина в синем вечернем платье, со словами в облаке: aimer c’est du désordre… alors aimons![140]