Мысы Ледовитого напоминают

«запас дров приходил к концу, и утром 7 марта, хотя пурга продолжалась с прежнею силою, а температура снова опустилась ниже точки замерзания ртути, мы принуждены были собираться в дорогу, так как иначе мы рисковали сжечь на этом месте последнее дерево и остаться среди океана без огня. Собираться в дорогу в пургу, да ещё при морозе свыше -40 ужасная работа. Просто удивляешься, как рабочие-промышленники могут всё уложить и увязать…

Большого усилия нам стоило поднять собак. Жалко было смотреть, как они жмутся и визжат от холода. Почти всем собакам подвязяли набрюшники, но и это мало помогало; при малейшей остановке они свёртываются клубком и ложатся… На наше несчастье место было торосистое; хотя тороса были и не очень большие и в хорошую погоду не представили бы затруднения, теперь мы лишь с трудом могли продвигаться вперёд… Скрепя сердце, утром 8 марта мои проводники вынули из нарт всё дерево, без которого как-нибудь можно было обойтись, чтобы натаять воды для ледянения».

Ледянитъ (поливать водой, тут же замерзащей) полозья надо было каждое утро — иначе тяжело груженые нарты не скользили по шершавому льду.

«Мы надеялись в этот день добраться до земли. Но надежда наша не оправдалась»,

и в костерок для вечернего чая легли рукояти лопат и топоров [156].

Тут прошу заметить: хотя многие в отчётах жалели собак, но лишь ссыльный Бруснев (а позже, после встречи с ним, и Колчак) восхищался «инородцами». Он к тому же почти нигде не писал «я», предпочитая скромное «мы». Посему позволю себе ещё одну из отчёта Бруснева выдержку:

«Подготовиться заранее к поездке на Новую Сибирь нужно было уже потому, что… снарядить всё предприятие в течение короткого времени, после того, когда окончательно выяснилось бы, что барон Толль сам не вернется, обошлось бы, как мне было известно, чрезвычайно дорого, так как кулаки-торговцы, держащие всё местное население в кабале, не преминули бы воспользоваться этим и удесятерили бы на всё и без того высокие цены».

Только тут в нём единственный раз заговорил социалист, и не зря: почти все другие путешественники и историки предпочитали молчать об этом и обо всём подобном.

К 15 апреля (когда Колчак примчал в бухту Тикси) отряд Бруснева уже обошёл северные берега Фаддеевского и Новой Сибири. Следов Толля нигде не было. Оставалось ждать отчаянного лейтенанта с его лихой командой, готовой плыть шлюпкой в океан. Колчак же, ездивший из Питера на Белое море (в Мезенский уезд) за лихими поморами («Это были люди, с детства привыкшие к движению льда, и они как нельзя более отвечали моей экспедиции»[157]), долго вёзший свой огромный груз через всю Россию, припозднился.

Этот марш-бросок обычно едва поминают, а он стоит особого внимания: