Мысы Ледовитого напоминают

«В ночь на наш приход была сухая зимняя пурга, а на другой день сразу настала короткая полярная весна… началось энергичное таяние снега, появились проталины на тундре, начался прилёт гусей, уток и куликов, а через 2 дня вскрылись тундреные речки, и по берегам образовались с каждым днём расширяющиеся забереги. Лёд в море посинел, стали оседать и разваливаться торосы, снежная вода образовала целые озера и… стала стекать под лёд, трещины стали расширяться в полыньи — наступило полярное лето с его постоянными туманами, дождями с мокрым снегом, с морозами и инеем по ночам и редкими ясными тёплыми днями, с сильнейшей рефракцией над горизонтом покрытого льдом моря. Грязнобурая тундра стала покрываться цветами альпийских растений, птицы уже стали выводить птенцов и собираться в стаи, готовясь к отлёту на юг, а лёд всё ещё стоял неподвижный» —

писал Колчак в том же докладе. Неужто всё было зря? Неужели так и не придётся спустить вельбот на воду? А как же барон Толль и его спутники?

В отчёте и докладах Колчак спокойно и деловито перечислял то, чем занимался он сам и его люди: подготовка к шлюпочному походу, научные наблюдения, охота и рыбная ловля, но умолчал о главном для нас — что он писал историю Русской полярной экспедиции. Причем, что особенно важно, в ней он был внимателен «к изложению событий, вероятно, не получающих место в официальных отчётах» (Колчак. Русская…, с. 84).

* * *

Оказывается, разочаровавшись в службе на военном корабле, где «есть служба, но нет практики, нет возможности плавать и жить», он готов был бежать куда угодно, даже в Клондайк, к золотоискателям. Затем, будучи в Петербурге, узнал про Русскую полярную экспедицию, пытался попасть в неё, но «получил крайне неопределённый ответ, что барон Толль имеет уже в виду офицеров, которые просились ранее, что надо подождать и т. д.» и решил вернуться на Дальний Восток, где служил ранее, чтобы оттуда как-нибудь попасть в Клондайк.

Но, пока он плыл, началась англо-бурская война, всколыхнувшая русскую интеллигенцию — все вдруг полюбили свободолюбивых буров, как-то сразу забыв (а может быть, никогда и не ведая), как те были жестоки с неграми, куда как злее англичан, тоже отнюдь не добрых.

«Осенью 1899 г. началась война в Южной Африке. Я думаю, что каждый мужчина, слыша и читая о таком деле, должен был испытывать хотя бы смутное и слабое желание в нём участвовать. Став снова на точку зрения искателя ощущений, я испытывал неодолимое желание идти туда, где работают современные орудия с лиддитовыми и пироксилиновыми снарядами, где происходит на деле всё то, что у нас на броненосце делается лишь „примерно“… На Рождество, когда я сидел у себя в каюте и обдумывал вопрос о том, чтобы кончить службу и уйти в Южную Африку для занятий военным делом, мне принесли телеграмму, подписанную лейтенантом Матисеном, где мне предлагалось принять участие в Русской полярной экспедиции. Я немедленно ответил полным согласием» (Колчак. Русская…, с. 76).

Кто так резко изменил судьбу молодого лейтенанта? Сам Колчак писал, что это был президент Академии наук великий князь Константин, но кто ему указал на безвестного лейтенанта? Можно полагать, что это был начальник Кронштадтского порта вице-адмирал Степан Макаров, заметивший его статью и хорошо знавший его отца, генерал-майора морской артиллерии в отставке.